спирали — в самом начале писательской карьеры, вспомним, его полагали фантастом, а не социальным мистиком, аналитиком и пророком.
Потому необходимо сказать, что действие S.N.U.F.F. происходит в далеком будущем, где-то около «третьего миллениума» (ага, из Гёте — «кто не видит вещим оком глуби трех тысячелетий»). На Земле, пережившей ряд ядерных катастроф, равно как над нею, в так называемом «офшаре» — конструкции, закрепленной над земной поверхностью и населенной людьми. Офшар называется Биг Биз или Бизантиум (нечто отдающее и Византией, и безумием). Наше время у них именуется «проволочным веком» или эпохой Древних Фильмов (естественно, действие романа прослоено, как торт наполеон, аллюзиями на сегодняшние события, а квазипародийная их трактовка вновь заставляет задуматься не о нищете, но тщете исторической науки). Официальный язык у людей — церковноанглийский, национальность — атавизм на уровне ментальности, имена — сложная дизайнерская мешанина. Основное занятие — потребление вообще и производство snuff'ов — роликов, где новости и кино составляют единую визуальную ткань, а основное содержание — любовь (сиречь порнография) и смерть (то есть война). Главная функция боевых пилотов — операторская съемка, но могут они и пострелять, даром что пилотируют свои камеры не в воздухе, а посредством персональных маниту, не отходя от дивана и кассы.
Маниту — ключевое, по Пелевину, понятие в его снафф-мире, имя имен: Маниту зовут верховное божество, маниту называют тамошние компьютеры, через которые Маниту себя являет. И маниту же — их деньги, у орков — зеленые, а у людей — просто столбцы экранной цифири. Религия Маниту зовется мувизмом (напоминая современное кришнаитство с его ваучерной приватизацией всех богов и пророков). Это у людей; орки же всем прочим Маниту предпочитают Маниту Антихриста, пришествие которого состоялось когда-то в Нью-Йорке, а расстрел — в латиноамериканских горах. Привет другому известному пелевинскому персонажу — Че Геваре. Уровень же духовной эклектики, равно как мрак и жуть ее, можно оценить по названию священной книги орков — «Дао Песдын».
Людей и орков, верхних и нижних, связывают причудливые, хотя и предсказуемые отношения — и природу их нетрудно понять, ибо мессидж Виктора Олеговича совершенно недвусмыслен: Биг Биз — грядущий осколок современного Запада, а Оркланд — прообраз вневременной России.
Оркланд — он же уркаганат, орки — урки, и Пелевин с некоторым даже наслаждением, погружая Россию в новое и вечное средневековье, растворяет тонкую пленочку цивилизации в бытовой химии, уничтожает эфемерные мостики между официозом и блатным миром в его первозданной свирепости. Полный отказ от «понятий» декларируется уже не только для внутреннего, но и для внешнего пользования, сменяясь набором гомофобских проклятий. А любое, в свою очередь, упоминание «пидарасов» становится самым черным смертным предзнаменованием на фоне всеобщей анально-фекальной инсталляции оркского мира. Самопожирание языка, поскольку все остальное давно сожрано и высрано.
Как часто у Пелевина, мрачная антиутопия переходит в циничную пародию — оркские олигархи и братки (одних от других давно не отличишь) валят в Лондон, который не более чем 3D-проекция Биг Бена за окном и ресторан с ценами, пропорциональными понтам.
Наверное, Виктор Олегович хотел написать наконец идеальный роман — и, я ж говорю, у него это получилось. Однако эпитет «идеальный» оказался в данном случае почти противоположен эпитету «пелевинский» — и не так-то просто найти этот фермент, делавший его прозу явлением, не просто объясняющим русский мир, но делавшим его пусть конечным, но не страшным. И вовсе не лишенным любви и надежды.
Дмитрий Быков считает, что это прежде всего — чистая нота городской печали, возвращавшая поколение к одним мощным корням и общим переживаниям терапевтического свойства. Кто-то полагает таким ферментом одомашненную через наркотические трипы мистику, кто-то — добрую насмешку, мастерски закамуфлированную под убойный сарказм… Была еще, конечно, радость узнавания — и Пелевин даже форсировал ее, вводя в новые книги старых персонажей. В S.N.U.F.F., кстати, упоминается герой «Ананасной воды» Семен Левитан, произведенный в машиахи, — но это скорей авторская инерция.
Я, в свою очередь, полагаю, что этим ферментом был главным образом сам автор.
У Владимира Высоцкого (балладное эхо которого неожиданно прорывается сквозь матерные пассажи в «оркских» сценах Snuff'а), есть строчки:
Вот это «здоровое недобро» (ударение на эпитет), то есть авторское отношение, Виктор Олегович умел демонстрировать блестяще, рассказывая о самых паршивых явлениях и ситуациях. И читатель авторский знак понимал без труда, и баланс бывал восстановлен.
В S.N.U.F.F. куда-то исчезает «здоровое», а «недобро» остается в своих правах, и даже с некоторым превышением. Известно, что на всякую дерриду у Пелевина издавна наличествовал зуб — но бесконечная ирония по поводу «старофранцузской философии», «дискурсмонгеров» и «сомелье» кажется не только избыточной, но и утомительной. Наивно упрекать Пелевина в недоверии к христианству, однако на фоне повторяющегося буддийского сценария с очередным «вечным невозвращением» все это выглядит бородатым анекдотом.
Примеры можно продолжать, однако кто нам сказал, что Пелевин, рассказывающий о далеком будущем, должен быть похож на Пелевина, который тележит про плюс-минус настоящее? После «Ананасной воды» многие его поклонники открыли, что Виктор Олегович много больше, чем просто писатель, и в образе Савелия Скотенкова автобиографически разложил некоторые… хм, случаи из практики. И если Пелевина- мемуариста сменил Пелевин-визионер — наши мелочные претензии явно не по адресу.
S.N.U.F.F. и роман Андрея Рубанова «Боги богов» сошлись в «нацбестовском» списке-2012. Подобно кровным братьям (браткам) из индийского кинематографа, разлученным на множество лет.
Ранее, впрочем, близость у романистов отмечалась скорее феноменологическая, по принципу «они были первыми». Ну, пионерско-миссионерские заслуги Виктора Олеговича многочисленны и общеизвестны, а вот Рубанов, великолепным романом «Сажайте и вырастет» возродил в нулевые почтенную традицию русской тюремной прозы, которая, пройдя через штрихпунктиры довлатовской «Зоны» и высоцкого городского романса, поиссякла и переместилась в мемуарное русло. Даже тюремно-лагерная трилогия Эдуарда Лимонова (заочной учебы у которого Рубанов не скрывает) — «В плену у метвецов», «По тюрьмам», «Торжество метафизики» — ближе к нон-фикшн: жесткий социальный очерк в миксе с дневником революционера.
Перекличка (очень мягко говоря) двух романов из семейства антиутопий (справедливости ради отметим: фэнтези-экшн Рубанова — антиутопия по случаю, а не авторской волей) обескураживает. Грядущее в координатах дальних миллениумов, секс-игрушки и буйство биотехнологий, многабукф и многасекса, с межрасовым и межвидовым оттенком. Техноязычество (пелевинский культ Маниту прописан более тщательно, чем у Рубанова религия Пустоты с молениями Крови Космоса). Притча о природе власти на примере русского блатного мира по лекалам воровского закона. Пилоты и пилотки, производственная их жизнь и даже что-то похожее на snuff'ы (порноролики военной хроники) фигурирует и у Рубанова. Оба романа шибко кинематографичны — S.N.U.F.F., естественно, по-голливудски и спилберговски, «Боги Богов», будучи экранизированы, напоминали бы, думаю, детско-советское фантастическое кино 70—80-х, которое, в отсутствие у нас фильмов ужасов, щекотало подростковые нервы. В нем бывали хороши саундтреки.
В общем, игра в «найди десять сходств» рискует затянуться надолго.
Плагиат между тем исключен. Визионерство (во всяком случае, у Рубанова), думаю, тоже. В «Богах богов» писатель Рубанов — слишком архитектор, несколько даже бравирующий чертежами и глазомером, рулетка и карандаш за ухом, в романе — от хронологических разрывов до открытого финала — все подогнано и просчитано.
Возможно, одна из разгадок нестранного сближения в общем стругацком корне. Название «Боги
