непереносимого стыда. Даже не столько вслух, не столько именно этим словом – сколько старался убедить себя «логикой» и рассуждениями. И вот оказался у последней черты, когда уже и доказывать нечего.
Кто-то дергает, мол, встань и иди. Куда, зачем, для чего? Западная Тьма вырвалась на свободу. Даже прикончив Салладорца и отобрав Аркинский Ключ, я ничего не достигну. Не силами простого человека ставить преграды такой мощи…
…Нет, это не я говорю. Это я всё слушаю. А за меня лепечет какая-то растекающаяся зелёною слизью тварь.
…Драконы, Тёмные и твари Салладорца сплелись в один жуткий клубок. Магия против когтей, заклятья против пламени. Призраки схватились с наделёнными плотью. Там трещала и рвалась сама реальность Эвиала – враги не разменивались на какие-то там молнии и ошешары.
«Папа, – виновато произносит Рысь. – Прости. Не смогла. Очень… больно. Не пошевелиться».
Откуда-то возникает картина – Клара и воительница Раина, вдвоём на чёрном драконе, так напоминающем Сфайрата, несутся среди облаков дыма над знакомой опрокинутой пирамидой, до сих пор охваченной пожарами; а навстречу им – колоссальная, от земли до неба, фигура, раскинувшая руки, в пылающих яростным светом белых одеждах, испачканных на боку чем-то красным, вроде крови. Даже Клара не сдалась. А ты лежишь.
Слова-калеки, слова – смутные письмена. Нет смысла, нет цели, ничего нет. Где то волшебство, что позволит мне встать? Нет, не волшебство. Оно тут и вовсе ни при чём.
Из глубины памяти пробивается тёплый луч, картина, давно и тщательно отгоняемая: он, мама и отец высоко в окружающих Долину горах, на лугу возле тщательно выложенного водопада. Водопад сделала мама по просьбе мессира Архимага, Кэр это твёрдо запомнил. Грохочущий поток низвергается с вершины острой скалы, где воде, вообще говоря, взяться неоткуда. В каменной чаше у подножия водопада – круглые листья водяных лилий, мама придала им ещё и аромат, какой никогда не встретишь в природе.
Да, это был их последний день вместе. Отец уходил усмирять восстание Безумных Богов, мама… уходила тоже. Кэр не помнил, куда и зачем. Главное – что она оставляла его, не брала с собой. Бросала на тётку. Аглая была доброй, но всё равно – как может она заменить его маму! Грохочет водопад.
«…и вспененного демона ничем не усмирить!» – дочитывает мама вслух чьи-то стихи. А его усмирили.
Что-то горячее пробивается по самому краю сознания и памяти – грохот водопада, блеск солнца среди круглых смарагдовых листьев, шершавость нагретого солнцем Долины камня. Мама, отец! Я вас подвёл.
«Нет, Кэр, ты ещё не успел. Но уже очень, очень близок».
Вставай, ты, лежебока! Это уже он сам себе.
Не то дракон, не то вепрь – странное тело, заключившее в себя сознание Кэра Лаэды, вздрагивает, поджимает лапы, подтягивает их под себя.
Кажется, что рвутся все жилы. Кажется, он успел прирасти к земле, чем бы она здесь ни оказалась; а вот Чёрная башня помогает, словно подталкивая в спину.
…Вертясь, ломая крылья, диким, безумным клубком из схватки выкатывается изумрудный дракон. Грудь вспорота, видно, как бьётся сердце, толчками выплескивая из раны дымящуюся кровь. Вайесс умирает, она поворачивает голову, в упор глядя на некроманта.
В глубине разорванной груди ползает целый сонм отвратительных ярко-зелёных змей. «Добей!» – умоляет драконица.
Где-то далеко-далеко, на другом краю света, покрывается паутиной трещин Кристалл Магии, доверенный погибающей Вайесс.
Хрупкая драгоценность Эвиала на миг тускнеет, потом на мгновение вспыхивает нестерпимо-ярко, ночь в глубокой пещере сменяется летним полуднем – и, вместе с отлетающим вздохом умирающей Хранительницы, Кристалл взрывается.
Фесса-Разрушителя подбрасывает, он оказывается на ногах. Неведомая волшба ещё пригнетает к тёмному покрывалу, но тупой обречённости уже нет, заклятье перебито потоком чистой силы; Вайесс застыла бесформенной грудой обугленной плоти, некромант слышит неистовый рёв остальных драконов и видит, как бессильно падает, переломившись прямо в воздухе, бронзовая Менгли, задетая одним из клинков шестирукого.
Теперь некроманта почти швыряет на Салладорца. Когтистая лапа рвёт тянущиеся зеленые щупальца, эвиалец отшатывается, всё ещё что-то бормоча, – Фесс разбирает слова заклятья, но поток высвобожденной мощи в клочья рвёт ещё не составившиеся чары.
Но трое слуг Эвенгара напирают, и даже Тёмная Шестёрка не в силах им противостоять. Крылатая бестия бросается на Сиррина, заключая его в кокон собственных крыльев; пробивая кожу и кости, наружу высовываются сотни острейших шипов, но уже поздно, слишком поздно – крылья расходятся, а на месте одного из Шести – лишь слабо курящаяся кучка пепла. Новая волна силы.
Фесс едва подавляет неистовое желание броситься врукопашную. Нет, он не имеет права. Они не должны умереть напрасно!
Он поклялся защищать Эвиал. От самых разных напастей. Неупокоенные – самое меньшее из терзающих его зол. Есть и другие. Сущность. Теперь же – ещё и Спаситель. Я знаю, я вижу – Он здесь, и с ним сейчас схватилась Клара Хюммель.
Покончить со всеми. Силы, рвущиеся властвовать и повелевать, недостойны существования. Только те, кто охраняет баланс. Кто до последнего старается не вмешиваться.
«Торопись, некромант. Долго нам не продержаться».
Голос Уккарона бездушно-спокоен. Призраки не задыхаются, язык у них не заплетается от ужаса, они не забывают слова.
Фесс одним движением оказывается внутри Чёрной башни, нимало не удивившись, что врата словно бы раздвинулись, пропуская его новое, чудовищное тело.
– Теперь ты готов, – говорит карлик Глефа, словно ждавший тут некроманта всё это время.
– Теперь я готов, – отзывается Фесс прежним, человеческим голосом.
– Разрушитель осознал свой долг?
– Да. Жизнь есть исток Смерти и Смерть – исток Жизни. Нет никакого «бесконечного круга», что так любят философы.
– Ты прав, – кивает поури. Бесконечный круг – есть замкнутость. Ограниченность. Тюрьма, если вдуматься. Смерть – есть освобождение от жизни, точно так же, как и Жизнь – есть освобождение от смерти. И то, и другое – начало нового. Никогда не повторяющегося. И те, кто стремятся заключить великое движение в тот самый «круг», были, есть и останутся злейшими врагами Упорядоченного. Не правящих в нём богов или иных сил – но всего сущего, всего, что есть, что отделено от Хаоса, что борется против всеобщего распада.
– Прекрасные слова. А теперь уйди, не мешай мне.
– Всё, всё, уже всё, – ухмыляется поури. – Хотя куда мне уйти, если я – с самого начала часть тебя?
Коготь громадной лапы высекает искры, прочерчивая прямо в камне ровную дугу. Засечка, другая – некромант быстро наносит символы небесных созвездий.
Что делать, когда часть мира поражена неизлечимой гнилью?
Только одно – выжечь небесным пламенем. Вышвырнуть прочь из Эвиала. Любой ценой. Принцип меньшего зла всё-таки не всегда неверен.
Там, среди бесчисленных звёзд, оставшуюся грязь можно сбросить в их полыхающие костры. И самому рухнуть вместе с ними.
«Папа!»
Чёрные врата с грохотом захлопываются. Рысь-Аэсоннэ, в человеческом облике, оборванная и окровавленная, с бессильно повисшей правой рукою, привстаёт на цыпочки, одним движением нежной ладошки задвигает тяжеленный засов.
– Сейчас примутся за нас, – поясняет она, едва удерживаясь на ногах. – Прости, папа, я не смогла помочь.
Громадный зверь согласно кивает уродливой башкой. Когти продолжают свою работу.
Аэсоннэ мгновение вглядывается в переплетение линий, перехватывает саблю левой рукою,
