разрыдаться. – Пирамиды не только питают Разлом и его тварей. Стирать их с лица земли можно, но только дорогой ценой. И нет на самом деле никакой «великой пирамиды». Это просто приманка для таких, как мы. И… мы попались!..
Силы у девушки-Дану иссякли. Сеамни рухнула лицом вниз и зарыдала в голос, уже не сдерживаясь.
…Император долго сидел рядом, гладил волосы цвета воронова крыла, и все слова просто увязали в горле.
Разлом справился с подземным огнём. Пирамиды не стало, но остальные стоят. И никаких сил не хватит, чтобы разрушать их одну за другой. Во всяком случае, не с одним легионом, считая вместе с гномами.
И надо точно знать, что творится сейчас в Мельине. Что с козлоногими? С баронами? С Клавдием и остальными легионными командирами, оставшимися в столице? Удалось ли им исполнить всё задуманное?..
Кровит рука. Капли падают и падают, словно в чудовищной клепсидре, отмеряя оставшиеся мгновения. И всё ближе тёмный ужас. Может, потому, что ты впервые понял, с какой силой столкнулся, Император? Это не мятежная Радуга, это не восставшие бароны, не вторгнувшаяся Семандра и даже не козлоногие – тех тоже можно убивать, и легионеры с этим неплохо управлялись. Эта мощь дышит тебе в спину, это куда страшнее смерти, потому что после тебя остаётся мир, люди, солнце – а эта сила грозит смести всё, не оставив даже пустоты. Когда Спаситель уже совсем было склонился над Мельином, даже он казался не столь страшным, потому что обещал – по крайней мере, так утверждала церковь – что-то после. Разлом не обещал ничего. С ним нельзя было договориться: откупиться, как от Семандры, уступить престол, как с баронами. Но даже Спасителя что-то сдержало, пророчества, которые так и не исполнились; Разлом же не сдерживало ничего, над ним не властвовали никакие законы. Он сожрёт весь Мельин, как только сможет. Пирамида же… да, она оказалась ловушкой. Если бы не белая перчатка, они с Сежес никогда бы не выбрались.
Стоп. Белую перчатку ему вручили козлоногие. Сейчас Император хорошо понимал, для чего. Простой человек, даже командуя всей армией Империи, не справился бы с Семью Башнями. Ему требовалась подмога, и ею стала эта самая перчатка. Но почему же ему позволили воспользоваться ею ещё и здесь, если эти пирамиды так важны для истинных хозяев и архитекторов Разлома? Почему не отобрали, почему не лишили силы?
«Значит, то, что я сделал, – соответствовало их планам», – обречённо подумал Император.
…Сеамни словно услышала – приподнялась, вмиг оказалась рядом, обняла и прижалась.
– Я думал о перчатке, – тяжёлый шёпот. – О том, почему она до сих пор повинуется мне. Ведь мы взорвали пирамиду. Ещё две рухнули. Почему нам позволили это сделать?
– А что, если убить тебя для них важнее, чем сохранить эти две-три пирамиды? – Дану не отрывалась от него, кровь пятнала подол длинного платья. – Что, если они не могут это сделать иначе?
Император покачал головой.
– Что им во мне? Я не чародей, я всего лишь правитель Мельина, оставшийся без столицы…
– Но не без армии, – напомнила Сеамни. – Легионы верны своему главнокомандующему.
– И?.. Козлоногих это не волнует. Они способны менять сотню за одного и всё равно вырвать в конце концов победу, – он вздрогнул. Становилось всё холоднее, Императора начинал бить озноб. Времени всё меньше, кровь капает и капает с белой кости, облекающей его левую руку.
– Нужен последний удар, – Дану чуть отодвинулась, взглянула Императору прямо в глаза. – Магия крови, мой повелитель. Никакого другого средства не осталось. Я отдам себя…
– Что?!
– То, что ты слышал, любимый. Магия крови, нашей с тобой. Сежес проведёт обряд.
Император ошеломленно глядел на Дану. Тонкая, строгая, прямая. Пальчики правой руки держатся прямо за белую кость проклятой латной перчатки, нежная кожа испачкана алым.
– Я не поколеблюсь ни на миг, – медленно проговорил Император. – Если только моя жизнь действительно остановит вторжение. И не просто остановит – избудет его навеки. Ведь Радуга пошла на это. Резали детей, ты ведь помнишь донесение Клавдия. И что? Разлом закрылся? Его магия исчезла? Нет. Просто остановилась. А уж на время или навсегда – никто сейчас не скажет. – Он повернулся к пологу, за которым остались Вольные:
– Голубя к Клавдию. Немедленно.
– Молодой Аастер, Марий, верно? – Брагга грузно опустился в кресло, покрытое траченной молью мантией. Особняк достойного барона в самом сердце Белого города уцелел, счастливо избегнув огня; судебные приставы после мятежа Конгрегации и ответных проскрипционных указов Императора разогнали челядь и вывезли всё ценное – легионам требовалось платить жалованье, так что убранство пришлось собирать буквально с миру по нитке. Кресло под баронским седалищем жалобно скрипело, и Марий готов был поклясться, что выглядит оно ещё хуже древней мантии.
Посыльные Брагги явились к Марию прямо в легионные казармы, не испугались. Конники, подчинённые Аастера, угрожающе сдвинули было ряды, кто-то хмуро осведомился, мол, куда командира нашего уводите? А в задних рядах выразительно скрежетнул клинок, специально потянутый из ножен именно так, со звуком.
Четверо дружинников в цветах новоиспечённого хозяина Мельинской Империи попятились. Не робкого десятка, они вдруг оказались в плотном кольце до зубов вооружённых людей, и эти люди явно не собирались уступать без боя.
Марию пришлось вмешаться, успокаивать своих, мол, всё хорошо, и он скоро вернётся, ведь благороднейший барон Брагга, конечно же, не имеет, никаких дурных намерений, за него, Аастера, поручился сам проконсул Клавдий, и легионы получили твёрдое обещание, что никакой кары никому не будет…
Всадники нехотя расступились, и дружинники постарались ретироваться. Марий шёл посреди, словно арестованный, однако оружия у него никто не отобрал. Оставили ему клинок, и когда процессия ввалилась в обширную, явно наспех убранную прихожую. По стенам до высокого потолка осталось висеть несколько гобеленов – приставы, наверное, решили, что за древностью продать их достаточно дорого не удастся.
Зал оказался набит народом. Благородные нобили в кольчугах и при мечах; епископы в необмятых облачениях, явно достанных из-под спуда; полдюжины дам полусвета, расточавших ослепительные улыбки; и, конечно, стража. Возле каждого окна – по паре арбалетчиков, у каждой двери – четвёрка алебардистов. Брагга словно всерьёз опасался за свою жизнь.
На Мария косились, и притом неприязненно. Он ответил лишь тем, что повыше задрал подбородок, прошествовав таким манером через весь зал; за спиной злобно шептались, вернее будет сказать – злобно шипели. Молодого барона без задержек провели в малую залу – перед дверьми железной баррикадой застыли восемь рыцарей в глухих шлемах и кованых латах, словно Брагга не доверял собственным дружинникам.
– Молодой Марий Аастер, – повторил Брагга, в упор глядя на юношу. – Сын достойнейшего отца, подло казнённого кровавым тираном. Грациан был моим другом, тебе это известно, сквайр?
Сквайр. Вот оно в чём дело. Не «барон», даже не «баронет» – а «сквайр», то есть просто юнец благородного сословия, не заслуживший золотых шпор.
– Мне это известно, повелитель, – Марий счёл за лучшее низко поклониться.
– Тогда объясни мне, мальчишка, какого-такого ты делаешь на службе узурпатора?! – рявкнул Брагга, приподнимаясь с кресла и обдавая Мария брызгами слюны. – Почему ты не пришёл к нам, как только тебя отпустили?! Почему выполнял его приказы? Это предательство, так что я даже не знаю, смогу ли и впредь именовать тебя сквайром.
– Всё в воле всемогущего повелителя, – Марий поклонился ещё ниже. Возражать сейчас не имело смысла.
– Да, всё в моей воле! – рыкнул Брагга, окончательно заплевав юношу. – Могу отправить тебя на
