Она, ворча что-то под нос, спустилась осторожно с лестницы, опять выразительно погремела- пошуршала чем-то и успокоилась наконец. Спать легла, наверное. И сразу тяжелая, маетная тишина обступила Лизу со всех сторон, зазвенела нудно в ушах, придавила тяжким камнем голову и грудь. Господи, как больно-то. Она и не знала, что так может быть. Даже давние девичьи московские страдания показались ей сейчас сущей клоунадой, а ведь думала, что прошла в молодости через настоящий огонь этих страданий, что он выжег тогда всю душу, испепелил дочиста. Черта с два…
Тихо встала с кресла, подошла к темному окну. Лёня, Лёня… За что ж ты так? Разве виновата она в том, что сильная? Ну да, ни в какой мужской материальной подмоге и в самом деле не нуждается, как какая-то там Алина. И ни в каком сильном плече или в широкой спине, как каменной стене, или чего там еще себе нафантазировали слабые эти женщины. Неужели за это казнить ее надо? И не сообразил даже, что, может, Алина эта самая как раз намного легче без него обойдется, чем она, Лиза.
Женщина долго еще стояла у окна, вглядываясь в ночную темень, боялась обернуться назад. Впервые боялась своего дома – он как-то перестал быть другом, казался пустым, гулким и будто настороженным за спиной и похож скорее на притаившегося зверя-врага. Это был уже другой дом – без Лёни, без сердца, без души. Нет, она не сможет в нем жить. Вернее, не сможет жить вот так, без любимого. А раз не сможет – надо что-то сделать. Что? Надо думать, как-то спасаться-выкарабкиваться. Думай, Лизавета, думай. Ты же умная, умеешь находить выход из любой, даже самой безнадежной ситуации. Помоги себе сама.
И вдруг ее осенило – как же она раньше не догадалась! Лёню надо просто вернуть, и все. Как? Придумает! Не сразу, не сейчас и не завтра, но придумает. Где-то краешком подсознания Лиза понимала, что хватается за соломинку и идет по тому пути, сойти с которого изо всех сил всегда уговаривала несчастных брошенных жен-клиенток. Говорила, что путь этот изначально порочен и неправилен, что ничего и никогда нельзя вернуть на обычные и удобные круги своя, но так захотелось вдруг ей сейчас ступить именно на этот путь. Ну его, это подсознание! Что она, обязана жить по каким-то особенным правилам? Лиза, в конце концов, обычная женщина, такая же убитая горем баба, как все в ее положении. В общем, Лёню будет возвращать, и все тут!
Сразу стало будто легче. Она еще раз мысленно отмахнулась от надоедливого шепотка подсознания, упорно толкующего, что все это обман и что она и сама это прекрасно понимает. И стала строить свои жесткие, профессионально-логические и стратегически-продуманные планы. Так. Что она имеет в плюсах? Ее соперница – жалкое и некрасивое создание. Это – раз. У нее есть Варвара, потенциальная суррогатная мать, и Лёня об их планах еще не знает. Ему же хочется своего собственного ребенка? Хочется. Так они с кузиной ему его и родят! Это – два. И еще – Лёня привык жить в хороших условиях, в хорошем доме, а не в каком-то там хрущобном убожестве. А это многого стоит, между прочим. И это – три. Что ж, не так уж и мало. Теперь о минусах. Она абсолютно не знает, что из себя представляет эта Алина. Ну, кроме того, конечно, что совсем никаковская внешне. Но это как раз еще ничего и не значит. Может, у нее душа какая- нибудь особенная? Может, он влюбился? Лёня же натура богемная, запросто может взять и влюбиться в эту надуманную им тонко-красивую душу. А насчет их с Варварой планов тоже большие сомнения имеются. Ему и Алина сможет ребенка запросто родить. И хорошими домашними условиями его тоже не прельстишь – богема, она и есть богема, и в шалаше, и в подвале подолгу обитать может. Так что, получается, и минусов тоже немало. Но ничего, все равно что-нибудь придумает. Так просто не сдастся. Надо всегда бороться до самого последнего слова и стремиться переломить ситуацию, пусть даже самую безнадежную, – так учил старик Заславский. И еще говорил – про своего соперника надо знать абсолютно все, любую информацию. И правильно говорил, между прочим. Вот она завтра и начнет ее узнавать. Даже на разведку в тот хрущобный двор съездит. Проведет подготовку к боевым действиям. А что? На войне как на войне, не привыкать. Она и так всю жизнь почти по роду, можно сказать, своей деятельности является невольным участником всяческих страстных баталий – то между чиновниками, то между кисками-зайками, то между детьми да родителями. Всякое бывало. Так что пора и за себя заступиться. Назначить саму себя себе адвокатом. Так что вперед, Лизавета Заславская, – будем бороться за собственное бабское счастье.
7
На следующий день Лиза проснулась поздно, ближе к обеду. И немудрено – сон сморил только под утро, навалившись плотным облаком-спасением, а иначе с ума бы сошла от этой нескончаемой черноты ночи, полной маетных грустных мыслей да стратегически-безнадежных надуманных планов. Встав с постели, обнаружила вдруг удивленно, что даже тело ее, всегда такое послушное, радостное и гибкое, изменило ей – болела почему-то каждая мышца, каждая косточка, будто не в кресле всю ночь просидела, вслушиваясь в горестную тишину своего дома, а протаскала на спине тяжеленные мешки. И лицо в зеркале ванной испугало своей серо-зеленостью. Что же это происходит такое – никогда такого цвета кожи не наблюдалось.
Умывшись и убрав волосы назад в гладкую учительскую прическу с толстой фигой на затылке, она вышла на кухню. Слава богу, хоть здесь все было как всегда: вовсю пахло свежесваренным крепким кофе и горячими булочками, обеденное солнце, заглядывающее в недавно помытое окно, играло приветливо с кухонной Татьяниной чистотой-опрятностью, задерживаясь короткими вспышками-зайчиками на боках начищенной до блеска посуды. Привычный мир, привычный обиход.
– Ну что, жаль ты моя Лизавета, – вздохнув, приветствовала ее Татьяна. – Ревела, что ль, всю ночь? Сама на себя не похожа. Посмотри – будто облиняла вся.
– Нет, Тань. Не ревела.
– А что тогда? Думы думала?
– Ага.
– Ну, это ты зря. Уж лучше бы ревела. И чего надумала, если не секрет?
– Секрет. Не приставай. Кофе лучше давай попьем. В горле пересохло.
– Булочку горяченькую будешь?
– Нет, не хочу.
– Поешь!
– Да не хочу, говорю же! Меня даже от вида еды тошнит.
– Господи, Лизавета, не пугай меня. Сама подумай – об ком страдаешь-то? Уж был бы хоть мужик, а то недоразумение одно. Худой, как плеть, волосы длинные, как у бабы, слова никакого попросту сказать не умеет, все молчком, молчком. Ну что тебе с него? Ушел и ушел – и слава богу!
– Тань, не заводись, а? Без тебя тошно. Ну, пожалуйста!
– Да ладно. Не буду, раз просишь, мне-то что. А поесть все равно надо! Нечего над желудком издеваться! Он же привыкший уже завтракать-то! Хоть крошечку малую какую в него спусти, он же не виноватый. Не хочешь булочку – творог вон свежий стоит иль кисель молочный в баночке.
– Какой кисель?
– Ну, этот. Как вы его по-модному называете? Йогурт, что ли? И не выговоришь.
– Господи, Тань! Вот вроде столько лет в городе живешь, а все чудачишь! Кисель какой-то придумала.
– Да это не я, а вы тут придумали обзываться всякими мудреными словами! Кисель, он и есть кисель.
– Ладно, – смирилась со своей судьбой Лиза, – давай его сюда, съем.
С трудом впихнув в себя баночку йогурта и выпив большую кружку кофе, она с удивлением обнаружила, что и впрямь организму стало легче, и желудок вдруг с благодарностью принял в себя «кисель», и силы кое-какие для жизни проклюнулись. Посидев-подумав, она даже решила осуществить вчерашнее намерение – провести некоторую разведку боем.
– Ну все, Татьяна, поехала я. Спасибо. Дела у меня.
– Ага, давай. Поезжай на свою работу, она завсегда от горя вылечит да от мыслей плохих в сторону уведет. Давай, Лизаветушка, скрепись. К ужину ждать? Иль ты допоздна сегодня?
– Не знаю. Как получится.
Дел никаких особенных у нее не было. Не планировала ничего, думала, отдыхать будет после московской поездки. Выйдя на крыльцо, она постояла немного, вдыхая вкусный осенний воздух, пощурилась на бледное ласковое солнышко и медленно пошла к воротам гаража, с усилием вспоминая дорогу в тот самый дворик, где видела в прошлый раз Лёню. Еще раз обругав себя за чертов этот, привязавшийся к ней намертво топографический кретинизм, решила, что будет искать методом тыка, то
