— Нет. Она не по параллельной. Она все норовит рядом со мной, по моей дороге идти. Она силой на нее встать пытается.
— Да. Вы ее сталкиваете, а она все пытается…
— Ну, в общем… Да, так…
— А в итоге получается мука. Не сталкивайте ее, Анна. Пусть идет. Пусть далеко сзади вас, но идет. Не все умеют вот так — из-за кустов соломку подстилать. Для этого горького осознания особые силы нужны.
— Да мне и не надо соломки…
— Не зарекайтесь, Анна. Жизнь длинная, на ее поворотах всякие неожиданности случаются.
— Ну, это да… Неожиданности — это да, тут я с вами согласна. А когда вы, говорите, уезжаете?
— Завтра утром у меня самолет… А прилечу я в субботу и обязательно приду в кафе, послушать ваши романсы. Вы замечательно поете, Анна…
— Спасибо.
— Ну, вот мы и пришли… Смотрите, в ваших окнах свет горит.
— Да, Антошка уже дома, слава богу… Спасибо, что проводили.
— Это вам — спасибо.
— А мне — за что?
— Что выслушали… Такой вот у нас сегодня взаимный сеанс психоанализа получился.
— Ну, я-то вам ничем не помогла!
— Почему же, помогли… Вы очень хорошо умеете слушать. Да и помощь мне уже не особо нужна. Я уж как-нибудь — сам… Это вы еще в начале пути. Идите, Анна, вас сын ждет. И я пойду. Рассказал вам свою историю — как вагон с цементом разгрузил. Тяжело… Одному побыть хочется.
— Да, Иван. Конечно, идите. До свидания.
— До свидания. Я приду в субботу. До встречи, Анна.
Повернулся — быстро пошел прочь. Будто сбежал. Она открыла дверь подъезда, медленно начала подниматься по ступеням. Надо же, какая тяжелая исповедь… Теперь понятно, отчего у него такие глаза — пронзительно грустные. А раньше, наверное, были хитрые, а не пронзительные. Нет, не простой у него взгляд… Взгляд бабника, вот оно что… Бывшего бабника…
Антон уже ждал ее в проеме открытой двери, глянул в лицо со странным любопытством. Чего это он? Ах да… Наверное, в окно смотрел, видел Ивана…
— Мам, кто это? Что за мужик с тобой был?
— Да так… Знакомый один. Просто до дома после кафе проводил. А что, нельзя?
— Да почему? Пожалуйста… Я даже шел за вами немного… Хотел подойти, да потом подумал — чего я тебя буду смущать. Обогнал в переулке, ты даже не заметила…
— Не поняла… Откуда ты за нами шел?
— Так я же был в кафе, мам!
— Правда?
— Ну да… Я ж еще вчера тебе сказал — приду обязательно… А ты так пела, слушай! Нет, правда, классно! У тетки, что со мной за столом сидела, даже тушь с ресниц потекла… А я ей говорю — это моя мама! Ну, она тогда вообще залепетала что-то про твой голос, про талант… Нет, правда здорово, мам!
— Значит, ты мной гордился, сынок?
— А то! Сидел и думал — вот если б ты всегда такая была…
— Какая?
— Ну… Не знаю… Скажу не так — опять обидишься…
— Не обижусь, Антон. Давай, говори прямо — какая я обычно бываю? Грубая, да? Нервная? Раздраженная? Слишком требовательная? Ты часто на меня обижаешься, да?
— Да нет, мам, не то… Подумаешь — грубость и раздражение, это не страшно, это всегда понять можно. Тут дело в другом…
— Ну, что ты замолчал, сынок? Говори… Говори все как есть… Я не обижусь, честное слово.
— Ну… Ты всегда будто чем-то напугана, мам. Будто все время от меня какой-то гадости ждешь. То локти мои на сгибах проверяешь, то сумку мою вынюхиваешь, то в институт звонишь… Я же знаю, что ты в институт звонишь, мам. Проверяешь. То есть заранее мне не веришь, авансом гадости ждешь.
— Но… Я действительно за тебя волнуюсь, сынок…
— Да я понимаю! Но уж очень оскорбительно ты волнуешься. У тебя при этом такой посыл… Сразу по самолюбию бьет. Словно я только и делаю, что одни неприятности тебе приношу… Одним только в жизни присутствием… Все силы у тебя отнимаю.
— Нет, это не так, сынок! Да как тебе в голову такое пришло!
— Да так, мам, так. Ты все время боишься и волнуешься. И чем больше боишься, тем больше себя заводишь. Как будто я сделаю шаг и сорвусь в пропасть, а на самом деле нет никакой пропасти… Знаешь, мне даже перед пацанами неловко бывает, когда мы сидим в клубаке, а ты названиваешь через каждые двадцать минут…
— Да, я понимаю, сынок… Но я не могу, не могу… Ты прав — я все время боюсь за тебя!
— А я не могу, когда ты боишься. Я перед твоим страхом немею, себя теряю, вялым дерьмом становлюсь. А человек не может себя дерьмом каждые двадцать минут чувствовать… И все время виноватым — неизвестно за что. Ну вот скажи, чего ты боишься? У меня все вроде нормально, учусь, не ворую, не выпиваю, не курю даже… А клубаки… Да что — клубаки! Ну, принято в нашей тусовке так — иногда в клубаки ночами залазить! Это нормальная жизнь, мам, не лучше и не хуже, чем у других! Знаешь, как тяжело жить с чувством, что кто-то из-за тебя страдает? А ты все время страдаешь, мам… И говоришь, говоришь об этом…
Он еще что-то говорил — горячо, торопливо, блестя глазами. Она уже не слышала. То есть услышала главное наконец. Будто тяжелый нарыв внутри лопнул — вроде и больно, но знаешь, что заживет в конце концов. Да, а Иван-то прав — нет разницы, большие у ребенка обиды иль маленькие, хрен редьки не слаще… И ошибки родительские тоже без разницы — большие иль маленькие. Никто не определит эту грань — у каждого ребенка свое восприятие грани… Почему, почему она раньше таких простых вещей не понимала? Обидно. До слез обидно. Жаль.
— Ну вот… — осекся на полуслове Антон, заметив ее слезы. — Я ж говорил, обидишься, не поймешь…
— Нет, сынок, я все поняла. И услышала. Честное слово, услышала. Все будет хорошо, сынок…
— А чего тогда плачешь?
— А ты не обращай внимания, это хорошие слезы, честные. Правда, сынок.
И улыбнулась дрожащими губами, вытерла нос ладонью, всхлипнула напоследок.
— Еще в кафе придешь меня послушать? Я ведь только до воскресенья…
— А почему до воскресенья? А, ну да, ты ж говорила, в больницу ляжешь… Но ведь это ненадолго, мам? В больницу-то?
— Поживем — увидим… Пока не знаю, сынок. Ну, иди спать, поздно уже, тебе вставать рано. И не забудь — завтра вечером надо бабушку на вокзале встретить! Ты обещал, помнишь?
— Да, конечно. Конечно, я помню, мам…
Утром проснулась от странного ощущения — то ли волнения, то ли тревоги. Конкретного имени волнению-тревоге не было, просто бултыхалось в организме что-то давно забытое, похожее на пресловутых «бабочек в животе», как теперь принято говорить. Надо же — выразился какой-то умник про этих «бабочек», и пошло-поехало, подхватили! Вот и у нее мыслишки свернули на этих бабочек… Откуда им в ее животе взяться-то? Не от Ивана же прилетели, неприкаянного отца и грустного бабника… Еще чего…
И все-таки улыбнулась. И потянулась всем телом, прислушиваясь к себе. А что — пусть летают… Сегодня у нас что, четверг? До понедельника четыре дня осталось — вот пусть и полетают четыре дня…
Глупо, конечно. Иван — это не та история, не для «бабочек». И хорошо, что не та. И вообще — надо вставать, готовиться к маминому приезду. В квартире порядок навести, с едой что-то сообразить…
Она всегда особенно тщательно убирала квартиру к маминому приезду. И готовила вкусную еду. И
