Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке

является еще одним косвенным подтверждением того, что Сталина не было в Москве и все обсуждения с ним велись по телефону ВЧ-связи.

…Напряжение ощущалось и в 1939-м, и в 1940-м. Напряжение было очень сильное, поэтому немножко, конечно, было добродушие какое-то, ну, желание передышки. Кто-то мне недавно говорил, упрекая: «Жданов-то где был?» Он в Сочи был, когда началась война. Ну, конечно, можно было не ездить в Сочи в тридцать девятом году или в сороковом году, да и дальше в сорок первом, а, в конце концов, больному человеку, что с ним сделаешь, как-то надо дать передышку. Упрекают: «О чем они думали? О войне? Нет, они в Сочи сидели!» Оптимисты, мол, какие, члены Политбюро.

[С. 45]

Значит, осведомленные люди долго помнили об отъезде Жданова в отпуск в Сочи во второй половине июня 41-го, причем говорили об этом почему-то во множественном числе: «они», «члены Политбюро», «они в Сочи сидели». Возможно, это означает, что там в это время отдыхали и Калинин с Андреевым, но разве от них тогда что-то серьезно зависело? Все зависело от Сталина, и похоже, что в первую очередь именно его нахождение в Сочи в момент начала войны имел в виду некто, беседовавший с Молотовым.

Читаю Молотову (это Чуев о себе говорит. – А. О.) выдержки из книги Авторханова о 22 июня 1941 года: «Приехали к нему на дачу (скорее – позвонили. – А. О.) и предложили выступить с обращением к народу. Сталин наотрез отказался. Тогда поручили Молотову…»

– Да, правильно, приблизительно так.

– «Сталину предложили возглавить Главное командование Красной Армии – отказался».

– Ну зачем ему все брать на себя? Он и так оставался во главе, но не завален мелочами, второстепенными вопросами. Это правильно он делал, конечно.

Вдвойне правильно, если его не было в Москве. А как только вернулся, наплевав на все убедительные перечисленные Молотовым доводы, немедленно взвалил на себя все военные должности: 10 июля возглавил Ставку Верховного Командования, 19 июля стал наркомом обороны и 8 августа Верховным Главнокомандующим

– «Когда члены Политбюро начали напоминать Сталину о его личной ответственности в случае катастрофы, Сталин перешел в контрнаступление и обвинил Молотова в предательстве…»

– Молотова?

– Да, «…за подписание Пакта с Риббентропом».

– Ну знаете, абсурд! Сталин же там был. Все это было по его инициативе, по сути дела.

– «Ворошилова и Жданова назвал саботажниками – соглашения с англо-французской миссией…»

– Ну, неправильно.

– «На возражение, что все это делалось ведь по прямому предложению лично Сталина, Сталин с несвойственной ему горячностью вскочил с места, обложил всех матом и исчез в один из своих тайников»… Приводит слова Хрущева: «Я знаю, каким героем он был. Я видел его, когда он был парализован от страха перед Гитлером, как кролик, загипнотизированный удавом».

– Ну, конечно, он переживал, но на кролика не похож, конечно. Дня два-три (другие говорят «дня четыре», но ведь советские руководители и полководцы впервые увидели его подпись только на восьмой день, а народ впервые услышал его голос лишь на двенадцатый день войны. – А. О.) он не показывался, на даче находился. Он переживал, безусловно, был немножко подавлен. Но всем было очень трудно, а ему особенно.

– Якобы был у него Берия, и Сталин сказал: «Все потеряно, я сдаюсь».

– Не так. Трудно сказать, двадцать второго или двадцать третьего это было, такое время, когда сливался один день с другим. «Я сдаюсь» – таких слов я не слышал. И считаю их маловероятными.

– Авторханов пишет о Евгении Аллилуевой, тетке Светланы, которая пришла к Сталину в августе 1941 года и была поражена его паническим настроением (ее дочь К. П. Аллилуева в книге «Племянница Сталина» утверждает, что Е. Аллилуева последний раз видела Сталина «через несколько дней» после начала войны (с. 176), то есть в июне или в июле. – А. О.).

– Нет, тогда он уже оправился. Когда он стал министром военным? Тридцатого июня? (Опять ошибается товарищ Молотов, Сталин стал наркомом обороны позже – 19 июля 1941 г. – А. О.).

[С. 398–399]

Член Политбюро, нарком внешней торговли CCCP А. И. Микоян (цит. по [82, гл. 31]:

В субботу 21 июня 1941 г., вечером, мы, члены Политбюро, были у Сталина на квартире. Обменивались мнениями. Обстановка была напряженной. Сталин по-прежнему уверял, что Гитлер не начнет войны. Неожиданно туда приехали Тимошенко, Жуков и Ватутин (присутствие Ватутина на квартире Сталина крайне маловероятно и больше никем не подтверждается. – А. О.). Они сообщили, что только что получены сведения от перебежчика, что 22 июня в 4 часа утра немецкие войска перейдут нашу границу. Сталин и на этот раз усомнился в информации, сказав: «А не перебросили ли перебежчика специально, чтобы спровоцировать нас?»

Поскольку все мы были крайне встревожены и требовали принять неотложные меры, Сталин согласился «на всякий случай» дать директиву в войска о приведении их в боевую готовность. Но при этом было дано указание, что, когда немецкие самолеты будут пролетать над нашей территорией, по ним не стрелять, чтобы не спровоцировать нападение (может быть, в этом указании имелось в виду начало второго этапа Великой транспортной операции – переброска через границу в обе стороны живой силы своим ходом, а также пролета авиации? – А. О.). <…> Мы разошлись около трех часов ночи 22 июня, а уже через час меня разбудили: «Война!» Сразу члены Политбюро вновь собрались у Сталина (это где – на даче, на квартире или в кабинете? – А. О.), зачитали информацию о том, что бомбили Севастополь и другие города… Решили, что надо выступить по радио в связи с началом войны. Конечно, предложили, чтобы это сделал Сталин. Но Сталин отказался: «Пусть Молотов выступит». Мы все возражали против этого: народ не поймет… Однако наши уговоры ни к чему не привели (а как же «большинство», партийная дисциплина? – А. О.). Сталин говорил, что не может выступить сейчас, это сделает в другой раз. Так как Сталин упорно отказывался, то решили, пусть выступит Молотов. Выступление Молотова прозвучало в 12 часов дня 22 июня.

На второй день войны для руководства военными действиями решили образовать Ставку Главного Командования. При обсуждении вопроса Сталин принял живое участие.

Эта весьма многозначительная фраза, скорее всего, означает, что Сталин отказался быть председателем и выдвинул Тимошенко, ибо все остальные могли предлагать на этот пост только вождя. Он же убедительно доказал, что руководить Ставкой из Сочи невозможно и что он возглавит ее, вернувшись в Москву. Так и вышло. Председателем Ставки Верховного Командования он стал 10 июля 1941 г.

…Договорились, что Председателем Ставки будет Тимошенко, а ее членами Жуков, Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный и адмирал Кузнецов. При Ставке создали институт постоянных советников. Ими стали: Ватутин, Вознесенский, Воронов, Жданов, Жигарев, Мехлис, Микоян, Шапошников…

Вечером вновь собрались у Сталина (интересно, что о поведении и внешнем виде Сталина даже не упоминается, и это усиливает подозрение, что в тот момент он отсутствовал. – А. О.). Сведения были тревожные. С некоторыми военными округами не было никакой связи. На Украине же дела шли не так плохо, там хорошо воевал Конев. Мы разошлись поздно ночью. Немного поспали утром, потом каждый стал проверять свои дела по своей линии: как идет мобилизация, как промышленность переходит на военный лад, как с горючим и т. д.

Сталин в подавленном состоянии находился на ближней даче (надо же как-то объяснять отсутствие вождя в такой момент. – А. О.) в Волынском (в районе Кунцева)…

На седьмой день войны фашистские войска заняли Минск. 29 июня, вечером, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия.

Согласно записям в Кремлевском журнале, в этот день приема вообще не было. А вот если действующая часть Политбюро утром 29-го вылетела в Сочи, то вечером в этот день они действительно собрались у Сталина, только не в Кремле, а на сочинской даче.

…Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться в обстановке.