решительностью действовать в интересах народа. Не удивительно, что авторитет коммунистов растет.
– Ну, а ты что думаешь обо всем этом? – поворачивается Карлос к Федерико.
– О чем? – вздрагивает тот, возвращаясь откуда-то издалека.
– О партиях! – Карлос несколько раздражен. – Вот ты, например, какой ты партии?
– Ты же знаешь, – улыбается Федерико, – партии бедняков.
Но приятель не унимается: ответ слишком расплывчат – так называют себя разные партии и люди в них разные.
С детской серьезностью смотрит ему в лицо Федерико.
– Люди, конечно, разные, – отвечает он еле слышно, словно себе самому, – есть злые, есть добрые. Я – с добрыми.
– С добрыми? – повторяет дон Фернандо задумчиво и отчего-то вспоминает вдруг, что Маргарита Ксиргу, отправившаяся со своей труппой в Америку, звала, как он слышал, и Федерико с собой – почему же тот не поехал?
– А я их еще догоню! – оживляется Федерико. – Вот только поставлю «Периваньеса» в «Ла Барраке» да наведаюсь в Гранаду...
В Гранаду? Профессор не скрывает беспокойства. Разумно ли в такое тревожное время, когда в любую минуту возможны серьезные беспорядки, уезжать из столицы в провинцию, да еще в нашу милую, сонную, косную Гранаду, где реакционеры весьма сильны?
– И у меня смутно на сердце, – признается Федерико. – Но ведь я ненадолго. Восемнадцатое июля – день святого Федерико, наш с отцом день, семейный праздник – ну, как не приехать? И что может случиться со мною дурного в моей Гранаде? Как-никак, – торжественно поднимает он палец, – там я маленькая местная достопримечательность!
Но еще до отъезда он заканчивает «Дом Бернарды Альбы». Собрав друзей, он читает им эту драму, все более воодушевляясь
Ее можно обманом толкнуть на самоубийство, можно приказать домашним хранить молчание об истинных причинах смерти. Но с рабством покончено – Адела уходит из жизни непобежденной.
Жадно и в то же время нетерпеливо выслушивает Федерико поздравления друзей. Пьеса удалась – ему самому это ясно. Но если б они только знали, какой замысел возник у него на днях, едва не помешав дописать «Дом Бернарды Альбы»! Все сочиненное до сих пор было лишь подготовкой к новой трагедии, зашевелившейся в глубине сознания. Однако – ни слова о ней пока, ни одному человеку!
Время еще не позднее – а хоть бы и позднее, кто же в Мадриде спит в июльскую ночь! Тем более что Федерико через несколько дней покидает столицу – достаточный повод, чтобы немедленно отправиться всем в кофейню к Манко.
У знакомой, настежь раскрытой двери они останавливаются в нерешительности. Крики, несущиеся изнутри, настолько громче обычных, что сомнений не остается: там назревает крупная драка. К тому же, как явствует из характера перебранки, в дело замешаны политические страсти. Благоразумнее всего повернуть назад, но хозяин уже увидал Федерико, машет ему рукой, указывая подбородком на единственный незанятый столик, оставленный для почетных гостей.
Их появление несколько разряжает атмосферу – впрочем, разряжает ли? Спорящие – одни из них в комбинезонах, другие в полувоенных рубашках, третьи просто в рванье – чуть умеряют свои голоса, зато с нескрываемым общим недружелюбием приглядываются к компании хорошо одетых интеллигентов, усевшихся в стороне. Хорхе Гильен всей спиной ощущает эти враждебные взгляды – удивительно, как Федерико ничего не замечает!
А тот в ударе – болтает без умолку, дурачится, передразнивает приятелей. Вот и они позабыли об окружающих – Федерико представляет в лицах свою недавнюю беседу с художником Луисом Багариа, который сам себя именует: «карикатурист-дикарь». Замолчали за ближними столиками. Тишина расползается по кофейне. Все лица повернуты к Федерико. Остановившись на полуслове, он слышит только шепот хозяина, с гордостью поясняющего: «...тот самый, что сочинил „Неверную жену“!»
Ну, кто не знает «Неверную жену»! От недавней враждебности и следа не осталось, со всех сторон – улыбки, приветственно поднятые стаканы... В конце концов хозяин передает Федерико общую просьбу: почитать, если можно, стихи.
Федерико согласен. Только не «Неверную жену»: ему, правду сказать, очень надоел этот романс. Он прочтет другое стихотворение из того же сборника – романс о Сан-Габриеле, покровителе Севильи.
«Сан-Габриель»? Стоит ли? – читает он на лицах друзей. – Слишком сложная поэзия для подобной аудитории. Да еще эти библейские мотивы – одних они разозлят, другим покажутся кощунством!»
Федерико победно улыбается. Сегодня он все может.
И действительно, еще ни один знаток не слушал его так самозабвенно и благодарно, как слушают буйные завсегдатаи Манко разговор между юной нищенкой из Трианы и цыганским архангелом, явившимся возвестить ей чудо из чудес – рождение сына.
Ответная жаркая волна поднимается в груди Федерико. Чего бы сейчас ни сделал он для этих людей, доверчиво отдающихся доброй силе, доброй власти его поэзии!
Хорхе Гильен оглядывается, видит задумчивые светлые лица. И, наклонившись к соседу, шепчет ему на ухо:
– Может быть, и в самом деле начнется мятеж и все мы погибнем... но только не Федерико!
16
Дня этого Мануэль де Фалья ожидает со скрытым нетерпением замкнутого человека, жизнь которого не слишком богата событиями. Только покончив со всей работой, назначенной на 17 июля, он разрешает себе подумать о том, как назавтра, облачившись в парадный костюм, отправится принести поздравления давним друзьям.
Постукивая палочкой по каменным плитам, зашагает он улицами, еще хранящими ночную свежесть, на окраину Гранады, в усадьбу Сан-Висенте – в сущности, это вовсе не усадьба, просто небольшой дом с садом, где семья сеньора Гарсиа вот уже который год проводит летние месяцы... Он поглядит на маисовые поля, начинающиеся сразу же за садом, прислушается к бульканью воды в канавках, стукнет в знакомую калитку. Детишки Кончиты с радостным визгом кинутся отворять, толкая друг друга; сияющая донья Висента – руки в муке по локоть – покажется из кухни, за нею дон Федерико – седой, загорелый, молодцеватый, с бутылкой старого хереса: уж сегодня-то дон Мануэль не откажется выпить за здоровье обоих именинников! А со второго этажа скатится кубарем по лестнице смеющийся Федерико, который, как всегда, приехал в самую последнюю минуту. А там начнут собираться друзья и родные – из города, из Фуэнте Вакероса, из Аскеросы, и в праздничном веселье растворится хотя бы на время томительная тревога, владеющая в это лето всеми.
Однако поутру дон Мануэль не успевает открыть глаза, а сестра уже будит его взволнованным голосом. Только что передавали по радио: в Марокко и на Канарских островах армия поднялась против правительства.
Поджав губы – испортили-таки праздник! – дон Мануэль начинает одеваться. Но донья Мария дель Кармен решительно вешает в шкаф его костюм, приготовленный с вечера. Она заявляет, что выходить сейчас из дому было бы сущим безумием.
Что за чушь! Марокко не Андалусия. И вообще – какое отношение это все имеет к нему, Мануэлю де
