Фалье? Он добрый католик и скромный музыкант, остальное его не касается.
Сестра не уступает. Андалусия не так уж далека от Марокко, да и от Канарских островов, откуда генерал Франко призвал к восстанию население всей страны. Что же до брата, то пусть он лучше припомнит молодых фалангистов, приходивших к нему не так давно.
С неприятным, сосущим чувством композитор вспоминает: действительно, несколько недель назад они заявились, эти молодчики, с предложением написать музыку для их гимна. Разумеется, он отказался, объяснив терпеливо, что религиозное чувство не позволяет ему участвовать в сочинении песни, призывающей к насилию и братоубийственной войне. Если теперь фалангисты выйдут на улицу, то... может быть, Мария права?
Презирая себя, он остается дома. Весь день он проводит у радиоприемника, прислушиваясь в то же время к каждому звуку, доносящемуся снаружи, нервно оборачиваясь, как только входит сестра с очередным: «Соседки говорят, что...» В Гранаде пока тихо. Мадридское радио повторяет: «В некоторых районах Африки возникло повстанческое движение. Правительство считает свои силы достаточными для его подавления». По слухам же, Марокко целиком под властью мятежников, называют и захваченные ими испанские города...
Ночь проходит без сна. А на следующий день – как удар грома: Севилья в руках мятежников! Овладевший ею генерал Кейпо де Льяно объявляет, что в ближайшие дни распространит новый порядок на всю Андалусию. Вот теперь и снаружи слышится шум. Рабочие из Альбайсина идут через город на улицу Дукеса, где находится губернаторство. Идут коммунисты и социалисты, члены профсоюзов, мужчины и женщины – требовать оружия, требовать немедленного ареста фалангистов.
Но губернатор не соглашается: начальник гарнизона дал ему честное слово, что войска сохранят верность правительству, а раздача оружия народу может, по его мнению, спровоцировать взрыв. Напрасно алькальд Гранады, социалист Мануэль Фернандес Монтесинос – муж Кончиты Гарсиа Лорки и зять Федерико – от имени двадцати тысяч семей настаивает на том, чтобы предупредить события, обезвредить заговорщиков, пока еще не поздно, – губернатору эта толпа, грозно гудящая у него под окнами, внушает не меньший, если не больший, страх, чем мятежники.
Снова ночь, еще более напряженная, чем предыдущая. Рабочие патрули – на несколько человек одно охотничье ружье или старый револьвер – ходят по городу. И какие-то тени осторожно пробираются вдоль древних, источенных временем стен.
День 20 июля начинается собнадеживающих вестей. Столичное радио сообщает, что попытки мятежников взять власть в Мадриде, в Толедо, в Барселоне окончательно потерпели крах, что в Бильбао и Барселоне формируются рабочие полки, что не вся армия и далеко не весь флот идут за предателями- генералами. В Гранаде спокойно, и Мануэль де Фалья решает, как только спадет дневная жара, навестить, наконец, семью Гарсиа Лорки.
Но послеобеденную тишину разрывают выстрелы. Это двое полковников, сместив своего колебавшегося начальника, подняли гарнизон и повели в центр города. Солдаты врываются в здания гражданских властей, беспрепятственно занимают вокзал, почту, телеграф. Следом за ними штурмовая гвардия и гражданские гвардейцы. А фалангисты и незаметные личности из охранки уже рыщут по квартирам в поисках первых жертв.
Беззащитная Гранада падает в руки мятежников как спелый плод. И только в Альбайсине натыкаются они на сопротивление. Только там, на холме, не умолкает стрельба. Ясно, что рабочие будут драться до последнего.
Однако захват власти, как инструктирует своих подчиненных майор Вальдес, которого сам Кейпо де Льяно назначил губернатором Гранады, – это лишь первый этап. Полностью обеспечить торжество нового порядка призван следующий этап – «чистка». Город должен быть очищен от коммунистов и социалистов, от анархистов и республиканцев, от тех, кто состоял в профсоюзе или хотя бы голосовал за Народный фронт, – от всех, кто не с мятежниками и, следовательно, против них. Приступают к составлению списков: первая очередь, вторая очередь, третья... Вооруженные люди входят в дома, проверяют наличие жителей, одних уводят с собой, других пока берут на заметку.
Начинаются страшные дни Гранады – аресты и допросы, разгул человеческого отребья, вылезшего из всех щелей, сухой треск, доносящийся на рассвете со старого кладбища Ceppo дель Соль, где идут расстрелы... Но страшнее всего сам страх, придавивший гордого и независимого гранадца, заставляющий его не выходить из дому без крайней надобности, беспрекословно выполнять распоряжения новых властей и не спать до утра, замирая, как только в конце улицы взвоет автомобиль, одолевая подъем. За мной? Приближается, затормозил... Нет, к соседям. Тишина, потом полузадушенный женский вопль, плач детей. Машина, взревев, удаляется. И – тайное, от самого себя скрываемое облегчение: на этот раз не меня!
А время идет, и ужас постепенно становится частью быта – с ним свыкаются, о нем говорят, как о самой обычной вещи, прибегая к безобидно звучащим выражениям вроде словечка «взяли». «Вы слышали? – сегодня взяли врача Рафаэля Гарсиа Дуарте». – «Уж его-то за что»? – «Как за что: во-первых, лечил рабочих бесплатно, а во-вторых, достаточно и того, что врач, – интеллигенция теперь на особом подозрении...» – «И куда же его»? – «Да куда и других – на прогулку!..» «Прогулка» тоже новое словцо, им заменяют слишком откровенное слово «расстрел».
Композитор Мануэль де Фалья не принимает участия в разговорах, не работает, не читает, не подходит к радиоприемнику. Он живет, погрузившись в какое-то оцепенение. Только весть о том, что вместе с последними защитниками Альбайсина схвачен и расстрелян Монтесинос, алькальд Гранады, заставляет его содрогнуться от боли за этого доброго, смелого человека и от страха за Федерико. Волнение дона Мануэля так велико, что сестра его, мобилизовав все свои знакомства, добывает утешительное известие: семья Гарсиа Лорки находится по-прежнему в усадьбе Сан-Висенте, но Федерико там нет, он где-то скрывается. А может быть, ему удалось даже пробраться в республиканскую зону – ведь линия фронта проходит почти рядом с Гранадой!
Со дня святого Федерико исполняется ровно месяц, когда в дом композитора, задыхаясь, входит женщина, в которой дон Мануэль и его сестра с трудом узнают хохотушку Кончиту. Вдова расстрелянного алькальда, забыв об опасности, прибежала к ним, чтобы сказать: сегодня, в пятом часу пополудни, они арестовали Федерико!
Кончите ни о чем не приходится просить. Пока донья Мария дель Кармен отпаивает ее водой, плача с нею вместе, дон Мануэль, к которому в эти минуты словно вернулась былая энергия, надевает в соседней комнате свой парадный костюм и одновременно расспрашивает, как все случилось. И сестра Федерико, всхлипывая, рассказывает о том, как через несколько дней после переворота брату принесли анонимное письмо, полное грубых угроз, а еще день спустя в усадьбу заявились вооруженные люди и стали проверять у всех документы. Когда очередь дошла до Федерико, один из этих людей ударил его по лицу и сказал: «Можешь не предъявлять, мы и так хорошо тебя знаем, Федерико Гарсиа Лорка!»
Как только они ушли, решено было, что Федерико необходимо скрыться. Но где? В Фуэнте Вакеросе, в Аскеросе? – невозможно, там каждый человек на виду. Кто-то предложил: у сеньора де Фальи. Но Федерико замахал руками – ни за что на свете не станет он подвергать риску дона Мануэля. Вот тут и вспомнили о Росалесах...
– О Росалесах? – ахает донья Мария. – Да ведь братья Росалесы – Мигель, Антонио, Хосе – фалангисты, и не какие-нибудь рядовые, а чуть ли не главари!
– Но четвертый из братьев, Луис, – молодой поэт, – опускает голову Конча, – он всегда так восхищался нашим Федерико, он клялся, что жизнь за него отдаст. И мы подумали: если он сумеет уговорить своих братьев, кто же станет искать Федерико у них в доме! И Луис согласился...
Еле слышным голосом досказывает она остальное. Больше двух недель семья ничего не знала о Федерико, кроме того, что он жив, здоров и находится в безопасности. А сегодня люди видели, как у подъезда Росалесов на улице Ангуло остановилась машина. Говорят, что никого из братьев в это время не было дома. Несколько гражданских гвардейцев и человек в штатском вошли в подъезд. Вскоре они показались снова, но теперь между ними шел Федерико в полосатой пижаме – даже переодеться ему не дали!
Мария дель Кармен слишком хорошо знает своего брата, чтобы сейчас взывать к его благоразумию. Она только гладит его по плечу дрожащей сухонькой ручкой, шепча: «Будь осторожен, Маноло!», и композитор, впервые за весь этот месяц, перешагивает порог.
