- Да так, разговор с мамой навеял.
- А больше ничего не навеял?
- Я знаю, ты не любишь мою маму, но она моя мама, как бы она себя не вела и какой бы она не была. А самое главное: я такой, какой я есть.
- Я и говорю, повезло нашим мамам, мы их никогда не бросим, как бы они не поступали.
- Папа, а почему нет лисички?
Виктор не понял вопроса дочери, возникший так неожиданно:
- Какой лисички?
- Которая передаёт мне конфетки.
- А! – Витя вспомнил, что возвращаясь с рыбалки всегда «передавал» Маше от лисички гостинец.
Ответа не было, Виктор и сам задавал отцу тот же вопрос в детстве, но ответ, который сейчас бы пригодился, не мог вспомнить. Ведь отец что-то отвечал, но вот, что именно.
- Лисички сейчас нет,- ответила Диана,- она сейчас спит. Она ночью выходит из норки.
- Так, что не бойся, Нюша,- продолжила Маша начатый, но упущенный родителями, разговор, уже обращаясь к дрожащей всем телом «тойке»,- лисички сейчас спят.
- Как я люблю Финский залив! Гулять по нему, потому что никуда не хочется уплыть, когда смотришь за горизонт. Вот на Чёрном море хочется и на Средиземном. А здесь посмотришь вдаль, ну, что там хорошего – вдали? Холодно. Страшно. Вокруг бездушные волны.
И Диана неожиданно, как заправский рэпер, помогая себе руками и другими частями тела, на мотив песни Рикошета «Мой город», веселясь, запела:
- Это мой берег! Йоу! Это мой берег!
И Маша тоже, с неуклюжестью ребёнка. Подхватила мамин танец.
- Это мой берег! Папа! – стала призывать Диана и мужа.- Комон еврибади!
- Это мой берег! Йоу!
Маленькое дрожащее существо с большими испуганными выразительными глазами, под воздействием трёх танцующих существ другого уровня самосознания, поднялось на задние лапы, а передними стало двигать вверх и вниз, выполняя команду «Нюша, танцуй!».
- Это мой берег!
Море.
За все свои 50 без году лет, Саша Петров не был на море. И вот оно качается перед ним, скрывает его ноги по щиколотку, синее-синее Чёрное море.
Саша ощущал абсолютное счастье. Цеховая полутьма, старое оборудование, грубые производственные отношения, комната в коммуналке на Васильевском острове, из окна которой пасмурный день был виден чаще солнечного,- всё это и многое другое осталось там – дома. И пусть всего лишь на две недели.
Саша родился в рабочем посёлке, в Новгородской области, потом уехал в Ленинград учиться, в армии отслужил, доучился в техникуме, да так и остался в Большом Городе ковать свою судьбу дальше.
- А что здесь делать-то? – всякий раз возражал он на слова родителей вернуться в посёлок.
- А в Питере что? Хоть бы женился, детей завёл, а так… - махали руками родители одновременно.- Ничего хорошего.
Это был болезненный упрёк для Саши. Обычно он злился или сразу, или чуть погодя. Как-то не складывалась у Саши Петрова семейная жизнь, а просто жизнь в Большом Городе нравилась, несмотря на долгие годы жизни в общаге.
В общаге было весело. Можно было до утра играть в карты и пить, или не играть в карты, а просто пить. Компания всегда находилась, неважно – семейный ты или нет. Можно было не пить, хоть и пили часто, всё ровно было весело, потому что молодые все были.
Когда Саша учился в техникуме, то обычно большую часть стипендии пропивал с друзьями в ресторане, а потом жил до следующей стипендии на копейки. Но в ресторан ходить после стипендии завелось, как ритуал. Теперь нет уже этого ресторана на Васильевском острове. Все братья-сёстры выросли, а тогда их надо было «ставить на ноги», и деньги Саше родители высылали редко, обыкновенно он сам вёз в общагу из родного посёлка натуральные продукты.
Потом получил комнату в коммуналке, от работы, а семьи всё не было. Появлялись женщины, и любовником Саше довелось побыть, но не получалось. Саша иногда даже пытался оценить себя в прямоугольное, висящее на уровне глаз, зеркало, перед которым он брился и причёсывался. Он раздевался до нага, вставал на табурет и смотрел на себя: небольшого роста, но накачанный, грудь волосатая, ноги чуть кривоватые, ну, так что; и пацан – сейчас висит, а в деле ого-го, вроде, бабы не жалуются. Саша не мог понять, чем он не устраивает женщин? Пить стал меньше, зарабатывает достаточно, с телом всё в порядке, других явных изъянов тоже нет. Потом, столько одиноких женщин, говорят, вокруг, но ни одна ещё не пожелала разделить с ним, Сашей Петровым, своё одиночество.
Вечером, стоя на балконе четырнадцатого этажа пансионата, с бутылкой пива в руке, перед раскинувшимся, наверное, до самого берега турецкого морем, не удовлетворившись делёжкой впечатлений с соседом по комнате и в то же время коллегой по работе, Саша позвонил Зое в Питер:
- Зоя, я на море. Стою на четырнадцатом этаже, пью украинское пиво и передо мной море.
- Саша, знаешь, я за тебя очень рада,- сказала в трубку мобильника коллега Зоя,- вот поверь, искренне рада.
Потому что Зоя знала, что Саша, кроме «своей деревни» (так она говорила), нигде не был. Мужику скоро полтинник, говорила она, а мужики у нас знаете, сколько живут, а он мира не видел.
- Ну, что, Сашка,- сказал Дмитрий Константинович Любимов, когда Петров вернулся в комнату,-
