— Это понятно, но все-таки откуда?
— Это тоже сейчас не важно, — ответил ему комиссар, пытаясь придать лицу самое доброжелательное, приветливое и любезное выражение.
Помощник комиссара и инспектор переглянулись.
— Может быть, следует начать с того, что допросить господина профессора, — сказал Диего.
— Может быть… — ответил комиссар.
— То, что сказал Деса, — это не деза, ибо Деса — не деза, а деза — не Деса, — вдруг произнесла Арнойа.
Комиссар застыл, возмущенный тем, что у него узурпировали, пусть на какой-то миг, его исключительное право предаваться игре слов. Придя в себя, он изрек:
— Похоже, ты сама не поняла, что сказала. Ну-ка, попробуй повторить помедленнее, может, и мы что-нибудь поймем.
Андреа взглянула на него с тем же выражением лица, с каким обычно смотрела, когда он изрекал свои весьма неудачные, на ее взгляд, шуточки. Но комиссар никак не прореагировал на этот ее взгляд, и тогда инспекторша повторила, на этот раз по слогам:
— Де-са не де-за, а де-за не Де-са…
— Хватит, — оборвал ее Салорио, — если жизнь — движение, то движение — действие, а посему немедленно приступить к действию; я хочу сказать, совершите хоть какое-то движение, то есть убирайтесь отсюда и, черт возьми, беритесь наконец за дело, то есть действуйте.
Увидев выражение лиц своих непосредственных подчиненных, Салорио наконец успокоился. Последнее слово оказалось за ним. Потом он вышел из кабинета и немного побродил по коридору, пока не увидел, что его помощники покидают комиссариат. Тогда он взял свой мобильный телефон, набрал номер Эулохии и, когда она ответила, спросил:
— В котором часу ты прилетаешь?
5
Захлопнув крышку своего мобильника, Андрес Салорио даже засвистел от удовольствия. Если не произойдет задержки рейса, которым Эулохия планировала лететь из Гранады, этой ночью он будет спать не один. Постель, которую он с ней делил, казалась ему огромной всякий раз, когда она отсутствовала по какой-либо причине, но последние три ночи оказались длинными, как никогда.
«Три дня без тебя — для меня это слишком, моя венесуэлочка», — скажет он Эулохии в одно из счастливых мгновений мыльной оперы, которую, как ему иногда казалось, он проживает со своей карибской возлюбленной.
Размышления Андреса прервало новое вибрирование телефона в кармане пиджака. Прочтя имя звонившего, комиссар процедил сквозь зубы:
— Твою мать! — и приготовился выслушивать очередное занудство представителя правительства.
— Как дела, господин полномочный представитель? Доброе утро или, скорее уже, добрый день, не знаю даже, — бодро приветствовал он собеседника, все еще находясь во власти радостных эмоций.
— Добрый день, Салорио. Думаю, вы не будете против того, чтобы пригласить меня на обед в наше привычное место. Так что перенесите на другое время любую иную договоренность, если она у вас была, и в половине третьего встречаемся в «Карретасе». Моя секретарша уже зарезервировала для нас приватный кабинет. Разумеется, на ваше имя. Договорились?
— Конечно… конечно… господин представитель, договорились… в половине третьего.
— Ну, тогда до встречи, — удовлетворенно произнесло его политическое начальство, резко заканчивая разговор.
А для Андреса Салорио, главного комиссара полицейского корпуса Сантьяго-де-Компостела, мир разом перевернулся с ног на голову.
«Ну да, еще одно нераскрытое дело! В точности как с журналистом Рехино», — сказал он себе.
Одновременно он подумал, что представитель правительства все-таки непревзойденный халявщик. Он предпочитал тянуть деньги из бюджета своих подчиненных, не тратя ни копейки из своего. Ну что ж, таким уж он был, и не оставалось ничего иного, как таковым его и принимать.
Андресу доставляло искреннее удовольствие тешить себя мыслью о том, что когда представитель правительства будет наконец освобожден от занимаемой должности и превратится в обычного гражданина, то не он, а комиссар будет напрашиваться на приглашение на обед. И он будет это делать исключительно для того, чтобы тот вспомнил обо всех случаях, когда это делал он. Представитель правительства был удивительным наглецом. Он постоянно упрекал комиссара, что тот тратит слишком много денег на представительские обеды, в то время как большинство этих обедов проходило именно с ним и, более того, по его настоянию; и при этом он еще осмеливался всякий раз заявлять полицейскому: «Что-то ты много ешь, комиссар, потому-то ты такой толстый, хе-хе-хе».
Наверняка и сегодня он это скажет. Но не это больше всего беспокоило Андреса Салорио.
Он вспомнил, как в деле с журналистом, которое он немедленно, после первых же результатов расследования связал с террористическими группами севера Испании и наркотрафиком, вскрывавшиеся обстоятельства тут же приправлялись огромным количеством пикантных подробностей, отвлекавших внимание обывателя от того нежелательного, что выявило совершенное убийство.
Так, например, газеты без конца мусолили одну и ту же надоевшую всем информацию о том, что ванна, в которой обнаружили труп, была заполнена дюжиной хорошеньких желтых пластиковых утят, к шейкам которых были подвешены погремушки. Погремушки были довольно тяжелыми и тянули игрушечные шейки вниз, поэтому утята плавали, высоко задрав кверху попки.
Особая, можно сказать садистская, изощренность состояла в том, что в том деле все постарались списать на гомосексуализм жертвы, который комиссар признавал вероятным, поскольку хорошо знал покойного, но который вовсе не считал главным и определяющим в данной ситуации; более того, он даже не счел нужным рассматривать эту версию при розыске преступника.
То же самое могло произойти и сейчас, поскольку это новое дело затрагивало важные религиозные ценности. Политика и религия всегда служили темным целям, которые они официально поддерживали если не в государственных интересах, то во имя спасения душ человеческих, что в действительности скрывало интересы даже не институтов власти, а конкретных индивидуумов, которые по воле случая оказывались во главе данных учреждений.
Звонок, на который он только что ответил, предвещал именно такой поворот событий. Возможно, он ошибался, но беседа с Кларой совершенно очевидно свидетельствовала о том, что он, если выражаться на манер Сервантеса,
Теологические проблемы, равно как и вопросы религиозной морали и веры любой конфессии, неизменно вызывали у него уважение и даже пиетет. Однако ничуть не в меньшей степени, чем мораль гражданская. Лично он исповедовал именно последнюю. И уважал ее, как никакую другую. И сейчас именно эта мораль, наряду с его профессиональной этикой, требовала от него обнаружить истинного виновника преступления.
Андрес нервно ходил по кабинету, пока не догадался прибегнуть к проверенному способу: получить удовольствие от ароматного дыма своих любимых сигар «Колониалес де Тринидад». Радость, охватившая комиссара в результате звонка Эулохии, после разговора с представителем правительства в Галисии полностью улетучилась. Перед ним было еще одно дело, подобное случаю Рехино, еще одно дело,
