заправляет за верхнюю скобу.
Повторяю его маневр. Не так проворно, но, главное, не вылетел головой вперед.
Мы ехали не просто по серпантину. Это была в буквальном смысле слова козья тропа. Я, честно говоря, так и не понял, как «Урал» вообще на ней умещался. «Дорога», казалось, была уже, чем расстояние между бортами. С одной стороны громоздился почти отвесный склон, с другой пропасть. Это я и раньше видел, но не видел того, что левые колеса мяли самую кромку обрыва. Одно неверное движение — все. «Господи, сохрани верность глаза и твердость руки нашему водиле!»
А мои товарищи безмятежно курили, лежа на своих ящиках. Поистине, иногда незнание — счастье.
В голове метались дикие мысли. Тут все — сумасшедшие. Во-первых, я, не только сам ввязавшийся в эту авантюру, но и втравивший в нее двух молодых, слепо доверяющих мне людей. Во-вторых, наши чечено-дагестанцы, играющие в рулетку с этой чертовой тропой явно не в первый раз. В-третьих, сами мои молодые коллеги, бычкующие свои окурки о ящики с боеприпасами, в-четвертых, опять же чечено- дагестанцы, позволяющие им делать это, а мне смотреть моими русскими глазами на их секретную джихадскую тропу. Дурдом!
Дальше стало еще хуже. Я даже не думал, что такие серпантины бывают. Начались повороты не просто крутые, а… я даже не знаю, как объяснить. Наш водила выполнял их в пять приемов. Вперед — назад — вперед — назад — вперед, каждый раз до упора выворачивая руль. Назад — это не просто назад, как во дворе. Назад — это задние колеса… еще сантиметр, и все. А наш край кузова просто парит над бездной.
Во время очередного такого «назад» даже Ваха истошно заорал, а его бойцы стали колотить прикладами в заднюю стенку кабины. Потом им было немного стыдно за временную потерю невозмутимости, которую должен хранить каждый воин ислама, но жизнь стоит такой малой жертвы. Я, во всяком случае, был очень рад. И еще я был горд. Тем, что заорал Ваха, а не я. И не стал говорить, что просто онемел.
Наконец достигли перевала. Дорога пошла вниз, а ландшафт изменился. Обрыв отодвинулся и стал пологим. Деревья выше. А вскоре я заметил, что едем почти прямо. Въехали в лес. Пыль исчезла. Воздух стал прохладнее и свежее. Лес был густым, а деревья — совсем высокими. Почти родная природа. Я ненавидел ходить за грибами. Сейчас бы пошел. Сквозь просветы деревьев увидел ручей. Горный. Но не быстрый. Кристально чистая вода легко бежала среди небольших небесного цвета валунов. После пыльной, жаркой, душной горной тропы, после бьющего отвесно жгучего солнца — лес, тень, прохлада, вода. Слов не нужно.
Вскоре пошло редколесье, солнечные лучи опять коснулись лица. Но ненавязчиво. Луч — тень — луч — тень.
Все шло хорошо. Очень хорошо. Я закурил, расслабился, оценил состояние своего опорно- двигательного аппарата. Пришел к выводу, что он в норме. Как это окажется кстати всего через несколько минут!
По лицу Вахи промелькнула тень. Что такое? Он прислушивался. Я тоже попытался. Но ничего, кроме натужного воя «Урала», не услышал.
И тут появились они. Две птицы, резкими контурами которых я любовался столько раз, не испытывая ни малейшего страха. Два «МИ-24» неожиданно вынырнули из-за близкой горы. Их хищные носы, казалось, обнюхивали местность. Они еще не видели нас, но это было делом времени. Ваха что-то крикнул гортанно. Его бойцы опять стали колотить прикладами в заднюю стенку кабины. Машина пошла быстрее, стремясь забраться под защиту более густой «зеленки».
И тут они увидели нас. Задрали носы кверху и стали делать длинный разворот. Так заходят для удара. Мы горохом посыпались из кузова.
Самое интересное, что в памяти отпечаталось все до мельчайших деталей. А я думал, что должно быть наоборот. Первая мысль — убежать как можно дальше от грузовика — наверняка главной цели. Вторая — распластаться по земле под хоть каким-нибудь укрытием. Еще успел оглянуться. «Урал» исчез за деревьями. Мелькнула мысль — уже далеко. С размаху налетел на какой-то дуб, или не дуб? Там и остался. Через секунду могучее дерево, на защиту которого я так положился, казалось мне жалкой травинкой.
Потому что начался ад. Змей Горыныч выплюнул на землю огонь. Казалось, ракеты перемалывают не только рощу, но внутренности самого Кавказского хребта. Грохот, вой, свист, жар. Всю гамму ужаса описать невозможно. Вот здесь я уже не уверен, что все помню. Запомнилось какое-то дикое желание вжаться, растечься по земле, заползти под нее. Казалось, что это длится вечность.
Это длилось несколько секунд. Потом все смолкло. Или я оглох? Может, и оглох, но земля дрожать перестала. Поднял голову. Они никуда не улетели! Две твари дергались в воздухе, зависнув на месте и поводили носами из стороны в сторону. Потом я услышал другие звуки. Они шли от земли. Легкий треск разрываемой бумаги. Потом два хлопка. «Калаши» и гранатометы? Неужели кто-то жив, кроме меня? Но ведь я жив. Значит, могут быть живы и другие. Почему эти твари не улетают?
А потом все повторилось. Мордой в траву, руками обхватить голову, распасться на молекулы, просочиться под землю. Господи! Кончится это когда-нибудь?
Кончилось. Все стихло. Земля перестала дрожать. Я еще здесь? Шевелю рукой. Шевелится. Поднимаю голову. Отвратительные насекомые, которых я ненавижу, поводя хвостами, уходят, набирая высоту.
Послышались голоса. Я не один. Господи, где Костя, Стасик?
Вот следующие несколько минут помню плохо. Каким-то образом мы собрались вместе. Ребята живы. Кавказцы тоже. Только сколько их? Не могу сосчитать. Плыву. Все в крови. Ладонью вытираю лицо. Липко. Я тоже в крови. Но хожу! И руки двигаются. Значит, все цело. Сам ободрался. Только звуки — как сквозь вату.
Знаете, что привело меня в чувство? У Кости на ремне через плечо — камера! Как он спрыгивал с бешено несущегося грузовика с пудовой хреновиной в руках? Как укрывался? Вот что значит профессиональный рефлекс! Неужели он так силен? Обнимаю их. Целы? Да вроде бы. Костя, как ты это сумел? Не помнит.
Вижу Ваху.
— Как дела?
— Омар убит.
Так, теперь день. По их обычаям тело должно быть предано земле сегодня до захода солнца. Почему- то нет чувства жалости. Я не знаю, кто из них был Омар. И физиономии особо не запоминал. Наверное, все это плохо. Так нельзя. Я должен переживать. Человек погиб. Сделал нужное выражение лица, развел руками. Но внутри — пусто. А сейчас мы попадем на похороны? Кто же из них Омар? Считаю — шестеро. В кузове было шестеро, в кабине двое. Из кузова, кажется, все в наличии. А грузовик уехал. Ничего не понимаю.
— Ваха, а Омар это кто?
— Камандыр. Из кабыны выпрыгнул. Нэ надо было.
Помолчали.
— Нада ухадыт. Аны знают квадрат.
Похороны откладываются? Или они оставят тело здесь? Нет, это вряд ли. Значит, понесем с собой. Они знают квадрат. Что, опять прилетят вертушки?
Я посмотрел на Ваху, перевел взгляд на небо. Тот покачал головой. Квадрат… Артиллерия бьет по квадратам… Т-тв-вою мать!
Двинулись быстро, разом, почти бегом. Краем глаза замечаю — двое тащат что-то тяжелое, с двух сторон держась за края не то одеяла, не то куска материи. Омар.
Бежали недолго.
То, что мы недавно пережили… Оказывается, это был пустяк. Снаряды шли с гулом, тяжелым, уверенным в себе. Им не требовалось осколками искать цель. Объем и масса. Артиллерия не убивает. Она хоронит.
На этот раз мы были вместе. Плотной кучей. Повезло, небо обвалилось не над нами — чуть сзади. В другой раз они могут угадать.
И тут я нашел один из вариантов ответа на загадку, мучившую меня давно. Миллионы тонн бомб,
