Встали, пошли. Идем свободно, налегке. Никаких «след в след» и прочих партизанских штучек. Только сейчас вспомнил, что последний раз ел рано утром. После всего пережитого голод мучить не должен. Или должен? Какая разница. Тему сам не поднимаю, ребята тоже. Помнят самолетную лекцию!
Хотел спросить у Вахи, что дальше и, вообще, куда идем, когда придем. Вспомнил шоссе, «инструкторов». Спрашивать не стал.
Ваха время от времени переговаривается по рации. Интересно, с кем? И не боится, что запеленгуют? Хотя переговоры короткие — два слова, отбой.
И все-таки один вопрос я задать ему могу. Даже обязан. А он обязан мне на него ответить.
— Ваха, а наш «Урал» совсем пропал?
— Зачэм пропал?
— ???
— Ушол. Па ушшелъю ыдет.
— А мы его когда-нибудь увидим?
— Нэ пэрэжывай, цэлы тваи шмотки. У нас у самых там вэшши паважнэй асталыс.
Вот это уже почти хорошо. В то, что все СОВСЕМ хорошо, я поверю только тогда, когда обниму наши «шмотки» своими руками. Кто его знает — Кавказ, горы, война и чурка за рулем. Хотя насчет чурки это я зря. Вспомним козью тропу.
А часа через полтора открылся изумительный вид. Сначала он был изумителен тем, что я увидел наш «Урал». Мы, ни на что и ни на кого не глядя, все трое рыбкой бросились в его открытый брезентовый «затылок». Внутри было пусто. Я опять чуть не умер. Нет, что зеленые ящики выгрузили, это понятно. Но где наши кофры? Выпрыгнули из кузова (уже не привыкать). Оглядываемся. Вот они! Не смотрели мы по сторонам! А они, аккуратненько так, стоят в тени… чего-то там. Бросились к ним. Экспресс-инвентаризация. Все на месте, все цело. Слава богу! Да, и спасибо тебе, незаконное вооруженное формирование!
Теперь можно и оглядеться. Сначала я увидел, что их стало больше. Ну да, мы же шли куда-то. К кому-то. Они и выгрузили наши шмотки.
Новая компания ничем принципиально не отличалась от наших спутников. Разве что были постарше. И была у них «оборудованная позиция». А на позиции стояли эдакие штуковины. С ПТУРа-ми, если не ошибаюсь.
А потом перед нами открылся изумительный вид… Но об этом я уже рассказывал.
Итак, мы начали работать. Расчехлили камеру, вытащили штатив, Костя приладил одно к другому.
— Костя, общий план на Ботлих. Потом трансфокатором крупняки — «аэродром», пушки, еще что- нибудь выхвати.
— Длинный фокус, все дрожать будет.
— Фигня, войну снимаем.
Работаем!!!
— Так, Костик, теперь позицию, ПТУРы, бойцов.
Знаете, о чем я подумал в этот момент? О том, что начали мы съемку уверенно так, деловито. А между прочим, в Москве, просто на улице, иной раз только достанешь камеру, а к тебе уже бегут всякие дядьки — снимать нельзя, частная собственность (варианты — стратегический объект; секретный объект; военный объект; просто снимать нельзя, потому что нельзя и т. д.). Приходится рассказывать им про закон о средствах массовой информации, просто посылать, бывало, штативом размахивали.
Здесь бы я, конечно, ни про закон рассказывать, ни посылать, ни тем более размахивать, сами понимаете, не стал бы.
А этот объект был и военным, и секретным, и, может быть, даже стратегическим. Но к нам никто не побежал. И не сказали ничего. И, вообще, кроме обычного любопытства к телевидению, никаких чувств не проявили. Снимают и снимают. Каждый делает свою работу. Даже когда мы снимали их лица — а у них, конечно, никаких хамасовских понтов, типа масок, не было. Да, правильно я сделал, что на Надира вышел. Это будет суперэксклюзив! У меня даже заколыхалось что-то в груди.
И сразу заколыхалось в голове. Нет, работа такая в абсолютный кайф. Тут и объяснять нечего. Но «меня терзают смутные сомнения». А как это с точки зрения закона и профессиональной, человеческой этики? «Пирэс-канфирэнсия» в ФСБ обеспечена, это понятно. А вот во всем остальном? Как отнесутся к этому власти — потом разберемся, вместе с коллегами в крайнем случае. А вот как отнесутся к этому сами коллеги? Знакомые? Незнакомые? Прогрессивная общественность?
Я вступил в контакт с бандитами, они меня сюда доставили. Теперь я собираюсь снимать, как эти бандиты будут обстреливать российский город (поселок), российских солдат, мирных, законопослушных граждан… Будут их УБИВАТЬ. А потом бандиты доставят меня в Махачкалу, чтобы я передал этот блестящий материал в Москву.
Так. Стоп. Журналист имеет право добывать информацию всеми доступными ему способами. Более того, имеет право не раскрывать источник этой информации. Это по закону. А по морали?
Я участвую в злодеянии? Вопрос. Но я даже на сантиметр не поднял ящик с боеприпасами. Я им помогаю? Нет. Я лишь воспользовался их транспортом, чтобы выполнить свою работу «с этой стороны». Там, в Ботлихе, наверняка есть камеры. От телекомпаний, которые сделали все возможное, чтобы их ребята туда попали. От телекомпаний, которые не стали полагаться на неформальные связи своих ребят.
Оттуда съемок будет много. Что плохого, если будет одна отсюда? Я не участвую в событиях. Я ФИКСИРУЮ СОБЫТИЯ.
Ладно, работаем.
— Костя, как дела?
— По статике все есть, позицию тоже отснял, ребят.
Теперь, пока время есть, надо сделать stand-up. Это когда корреспондент в кадре говорит слова. Особой смысловой нагрузки этот прием не несет, но служит для зрителя доказательством того, что журналист действительно был на месте события, а не купил или спер чужой материал. Эффект доверия. Плюс маме с папой приятно, а также жене, детям, подругам, друзьям, знакомым, знакомым знакомых. Сняли.
— Так, отлично, попробуем сделать синхрон (интервью).
Единственный человек из группы (банды?), с которым я общался хоть как-то начиная с сегодняшнего утра, был Ваха. Поискал его глазами. Он сидел на корточках в тени «Урала» и что-то оживленно обсуждал с водилой. Да, кто был водилой, я уже вычислил. Между ними на земле лежала карта, Ваха тыкал в нее пальцем, водила качал головой и тоже тыкал. Спорили о маршруте отхода? Кстати, кто командир всей группы — наших, и тех, кто ждал нас здесь, я тоже вычислил. Это был приземистый, широкоплечий, с короткими толстыми ногами и очень длинными руками дочерна загорелый мужик. Или у него цвет кожи такой? Все лицо — в бороде. Казалось, она росла из глаз. Колоритнейший типаж. Интервью надо делать с ним обязательно.
— Ваха, — прервал я географический диспут, — мне бы у командира интервью взять. Поможешь договориться?
— А он па-рускы нэ гаварыт.
— А ты переведешь.
— Пашлы, — вот что в них точно хорошо, это то, что не выпендриваются.
Похоже, командир не говорил не только по-русски. Ваха общался с ним через переводчика. Разговор был недолгим.
— Он гаварыт, давай, толко нэ долго — врэмэни нэт.
— Ваха, спасибо, а его переводчик по-русски говорит?
— Нэ-э-эт.
— Тогда давай так, его переводчик пусть тебе переводит, а ты мне переводи, — микрофон уже у меня в руках, кабель воткнут в камеру.
В общем, все получилось. Конструкция по звуку сложновата, но на то у нас Стасик есть.
А по смыслу было вот что: командир — араб, имени своего не назвал, приехал помогать братьям освобождать землю Аллаха от неверных. И прямо сейчас этим займется. Это вкратце.
А дальше они приготовились стрелять. Самое сложное для нас — успеть отснять и момент выстрела,
