Он внимательно посмотрел на меня. Во взгляде читались смешанные чувства — презрения, жалости, снисходительности. Они вообще редко говорят то, что думают. Быть может, это правильно. Они просто смотрят так, что собеседнику все понятно: «Что взять с этих русских придурков, вскормленных русскими мамочками, привыкших до седых волос прятаться за женскими юбками? Они же ни фига не понимают ни в жизни, ни в войне».
Но вслух он сказал совсем другое:
— Гулат дома будэтэ, здэс гулат нелзя — сэчас Иван палэзет.
Вот, думаю, не зря мокли. Только надо бы конкретизировать собирательный образ «Ивана».
— А что за «Иван», кто тут против вас стоит?
— Э, кто стаит, нэ знаю. Знаю, кто лэжат будет.
Он явно думал, что эта фраза произвела какое-то впечатление. Но ошибся. Я равнодушно стряхнул с рукава капли дождя. Костя сосредоточенно оттирал объектив камеры от грязи.
В гляделки мы тоже играть научились. Приведя в порядок одежду, вперил в него орлиный взгляд. Взгляд означал: «Ну и долго ты, чурка нерусская, будешь вы…ться»?
Эффект превзошел все ожидания. Его лицо моментально приобрело нормальное выражение:
— Кто стаит? Да так, с мыру па нытке, пацаны зэленые и мэнты.
Со стороны окраинных домов раздалась стрельба. Костя моментально водрузил камеру на плечо и двинулся было туда. Но я удержал его за рукав:
— Отсюда снимай. Хотя постой, выключи камеру, все равно ни фига не видно. Вот если наши прорвутся, тогда интересно будет.
В тот момент мне как-то не пришло в голову, что если «наши прорвутся», то им будет совсем не интересно, кто мы такие. Просто стр
Над головой пробулькали пули, мы прыгнули в какой-то не то окопчик, не то просто яму — трудно было определить: воды по колено, и края неровные. Если и окоп, то давно дождем размытый.
Прыгнули — это я мягко выразился, скорее нырнули, только камера над головой, чтоб не утопить. На самом деле зря торопились, как говорят знающие люди — свою пулю не услышишь. Но это хорошо на досуге рассуждать.
Через некоторое время осторожно высовываем головы. Ничего не видно. Зато слышно хорошо. Где-то там, за домами, идет бой. Я человек не военный, но мне кажется, что это еще не штурм. Артиллерия не участвует, это точно. Только стрелковое оружие, причем пальба, похоже, с близких дистанций. Разведка боем?
Сколько это продолжалось, не засекал.
Когда все стихло, мы поползли домой.
Потом до меня дошло — на фига по улице ползать, здесь ведь ходы-переходы вдоль и поперек. Только как в них попасть? Пытал по рации Джабраила — бесполезно, он притворялся идиотом.
Оказалось все гораздо проще. «Папа» однажды услышал мою перебранку с куратором и уловил ее смысл. Дождавшись, когда я закончу, он сказал:
— А што, тибэ хады нужны?
— Ну да.
Шамиль отодрал от стены какую-то тряпку. За ней оказалась тяжелая дверь. Похожая на сейфовую. Я присвистнул. Он легко открыл ее.
— Вот — хады, суда хады.
— Е-мое, чего же ты раньше молчал, родной?
Это было действительно интересно. Бетонные сухие переходы, с электрическим освещением (!), узкие, средние, широкие, такие, что танк может проехать. И движение здесь было куда оживленнее, чем на улице.
Нет, танки, конечно, не ездили, но люди ходили. Можно было перебрасывать целые подразделения с позиции на позицию. Да так, собственно, и было.
Самое интересное, что наше появление здесь никого не удивило и не вызвало возражений. Костик ошалело и надолго обнялся с камерой. Было что снимать. Несколько раз выходил на Москву. Репортажи получались тухловатые, но это лучше, чем ничего. Мы хоть в гуще событий, другие вообще в Махачкале сидят — кормятся сводками пресс-центра.
Самые неприятные моменты — когда Стасик лазил на крышу. Пытались вычислить график обстрелов. Куда там! Наши — не немцы. Обед никогда не бывает по расписанию. Завтрак и ужин тоже. Но везло. Правда, однажды опять летел Стасик с антенной в руках. Но ничего, всего пара ссадин.
Семейная жизнь моя в условиях коммунального подвала была затруднена. Нет, по ночам удавалось, конечно, только очень тихо — а это трудно. Возникла даже мысль уединиться где-нибудь в узком переходе, но я как представил себе эту сцену: мы — в соответствующем положении — и вдруг из-за угла выходят бородатые ваххабиты, спешащие по своим военным делам. Это даже в «Останкине» как-то не очень, а уж здесь…
Дождь. Проклятый, душу выматывающий дождь. И грязь. Она проникает повсюду, попадает в сапоги, наматывается вместе с портянкой, забивается в стволы.
Вода вместе с грязью через бойницы затекает в блиндаж. Скоро и внутри под ногами будет месиво. Водоотводы не помогают.
Впереди поле, перепаханное воронками и гусеницами. Та же грязь, только совсем непролазная. На другом конце поля — Карамахи. Черное село, мрачное. Окутанное то ли туманом, то ли мелкими брызгами дождя.
В блиндаже десантники — несколько бойцов, седой суровый прапорщик и молодой лейтенант.
Этот блиндаж — наблюдательный пункт. Они должны следить, «чтобы ни одна тварь из села не ушла». Такую задачу поставил им какой-то генерал, фамилию которого они не знали.
Легкой и безопасной эта задача могла показаться только тем, кто в штабе, далеко отсюда. Если «тварь» решит уходить, она попрет не «одна», а в количестве нескольких сотен.
А у них здесь — полтора десятка стволов, и надежда только на убитую рацию, в которой в любой момент могут сдохнуть аккумуляторы.
Дико клонит в сон. Но спать нельзя. Ничего, к вечеру их должны сменить. Обещали дать выспаться. Еще бы. Теперь выспаться, конечно, дадут. Потому что завтра штурм, и они в нем, конечно, участвуют.
Два дня назад они уже атаковали это село. Под проливным дождем, короткими перебежками, через каждые десять метров залегая в жидкую, черную, холодную грязь.
Артиллерийской подготовки не было. Минометы тоже молчали.
Двигались в полной тишине. Казалось, что село пустое. Мелькнула безумная надежда, что их и правда никто не ждет. Что «исламские джамааты» каким-то чудом вышли из Карамахи и испарились ко всем чертям.
Миновали поле. Вот и окраинные дома. Тишина.
Группа начала осторожно втягиваться в село.
Никого. Только какая-то потрепанная собака бежала через улицу. Мертвую тишину разорвала короткая автоматная очередь. Это у одного из бойцов не выдержали нервы, и он шмальнул по несчастному животному. Не попал.
Еще несколько шагов — и хлопнул одиночный выстрел. Снайпер. Все замерли. Потом открыли беспорядочную стрельбу.
А еще через секунду по ним уже били десятки снайперов, с разных сторон ударили пулеметы.
Это была ловушка.
Несколько бойцов, ища спасения, забрались в один из домов. А он был заминирован. И немедленно взлетел на воздух, похоронив их под своими обломками.
Лейтенант матерился в рацию. Наконец получил не то приказ, не то совет: «отступайте».
Но отступать было некуда — вся улица за их спинами простреливалась пулеметом, расположившимся в окне дома, метрах в ста впереди. Здесь они еще могли укрываться за небольшим поворотом, в мертвой
