зоне. Но сзади зона была мертвая в буквальном смысле.
— Видишь окно? — крикнул лейтенант молодому солдату, имя вылетело из головы, в руках у того был огнемет «Шмель». — Можешь в то окно положить?
— Не могу, тащь летнант, прицел сбит!
— По стволу наводи!
— Не могу, тащь летнант, промажу.
— Дай мне! — Суровый седой прапорщик рывком дернул огнемет на себя, упал на колено, прицелился, выстрелил. И «положил» точно в окно. Взрыв. Заложило уши. Пулемет замолк.
Путь назад был открыт.
На соседних улицах творилось примерно то же самое. И там, видимо, тоже был получен совет отступать.
Они стали медленно, пятясь, отходить. И только тогда поняли, что ловушка была двойная. Из самых крайних домов, когда до поля было рукой подать, по ним открыли огонь.
Тут уже все решала скорость. Быстро, как можно быстрее бежать вперед, стреляя перед собой не глядя.
Вырвались в поле. Стрельба стала стихать. Их не преследовали.
Они вырвались. Но их было очень мало.
Это было два дня назад. А сегодня им дадут возможность выспаться. Потому что завтра штурм.
Молодой лейтенант был печален, но печаль его не была светла. Ему очень хотелось высказаться. Только он не мог позволить себе это сделать в присутствии солдат. Поэтому пришлось разговаривать самому с собой, мысленно:
«Козлы бездарные! На все насрать, только бы побыстрее доложить о полной победе в Дагестане. А сколько при этом ребят положат — насрать! Сорок первый, бля. И сколько их, этих генералов! Только на командном пункте третьего дня насчитал десятка полтора. И рожи такие делают умные, мужественные. Чтобы было не так заметно, что они с бодуна. А мы должны штурмовать это сраное село без разведки, без подготовки. А они будут ордена получать, чины. Ненавижу».
Суровый седой прапорщик молча сидел, привалившись спиной к холодному и сырому бетонному блоку блиндажа. Трудно было сказать, о чем он думает. Губы беззвучно шевелились. Казалось, он просто бессвязно матерится.
К вечеру их сменили. В расположении части навстречу вышел командир батальона Фомин. Еще недавно новенький камуфляж был черным от грязи. Берцы отчаянно чавкали при каждом шаге — внутри тоже была грязь, ноги мокрые.
На вид ему было лет шестьдесят, на самом деле раза в полтора меньше. Вид смертельно усталого человека. Вид офицера, который вынужден молчать, когда его ребят бросают в мясорубку. Офицера, который давно выбросил из головы мысли о карьере. Человека, который завтра пойдет впереди них. Потому что по-другому он уже не может.
— Спасибо вам, ребята, — обратился к подчиненным Фомин не по Уставу, — идите, отдыхайте, завтра у нас трудный день.
Ребята совсем не по Уставу молча кивнули и медленно пошли к своим палаткам.
«Да, — подумал лейтенант, — надо отдохнуть. Завтра очень трудный день. Ведь завтра мы пойдем умирать».
Проснулся на рассвете. Что-то было не так. Что? А! Вот! Тишина! Что бы это значило? Разбудил своих, поднялись в гостиную. Устроили военный совет. Пока советовались, Барият накормила нас завтраком. Приятное такое ощущение, мирное — завтракать в гостиной, в тишине. Попытка связаться с Джабраилом ничего не дала.
— Может, наши отступили? — робко сказал Стас.
— Это вряд ли. Тогда бы наш куратор здесь уже лезгинку танцевал. Требовал бы слать в мир победные реляции. А он, наоборот, вообще не отвечает. И не в духе времени это — отступать, — не 96-й год. Хотя, Стасик, если это так, я твою антенну от злости съем. И всю оставшуюся жизнь буду снимать презентации на Тверской. А Барият фотомоделью сделаю, она этих селедок легко задвинет — фактура вон какая. И буду жить спокойно и богато. Если не сопьюсь от пошлости бытия.
— Ну, спиться и на войне можно, — вставил Костя.
— Ага, особенно в зоне действия шариата. Хотя тоже можно, конечно, но трудно. Это Женьке Козлову хорошо. У него в этом смысле грядки отличные — Грузия, Сербия. Но он держится — орел. — Я вздохнул. — Соскучился я. Посидеть бы в пресс-баре, выпить, поболтать.
И тут мои ностальгические переживания прервала война. Сразу с нескольких сторон послышалась отчаянная пальба.
Мы замерли.
— Мужики, — говорю, — это — танки!
— Танки? — Стасик округлил глаза.
— Танки! Это знаете, что значит? — Я был горд, я — стратег! — Это значит — штурм! Так-то, Стасик, а ты — отступили-отступили! — Я чуть не захлопал в ладоши. — Так, Костя, камеру, на выход, пойдем по переходам, на звук! Стас, ты — дежурный, остаешься здесь, гражданские, — повернулся к родственникам, — в подвал, живо!
Мы выскочили в волшебную дверь. Весь подземный город пребывал в броуновском движении. На нас никто не обращал внимания. Судя по всему, происходило что-то очень серьезное. Побежали туда, откуда слышалась особенно сильная стрельба. Большинство бородатых бежали туда же. Через несколько минут оказались на открытой галерее — одетый в железобетон ярус скалы.
Здесь было пекло. Костя припал к видоискателю. Я пытался разобраться в ситуации. Перед нами внизу — район новостроек. Еще вчера он был в руках ваххабитов. Теперь оказался в тылу у федералов. Бой шел уже у окраин «старого» села, то есть почти в центре.
Домой мы не возвращались. Подробности боевых действий в населенных пунктах описывать довольно сложно. Почти невозможно. Самое лучшее слово для описания — ХАОС.
Нет, командиры наверняка владеют ситуацией или, что гораздо вернее, почти владеют… нет, если совсем точно — отчасти владеют. Человеку же неподготовленному (а мы, несмотря на все понты, были, конечно же, людьми неподготовленными), так вот, человеку неподготовленному кажется, что все просто стреляют во всех. Хотя, если честно, отчасти так и есть. И все же некоторая сумма согласованных усилий приводит к определенному результату. Так вот (извините за запутанный слог, это я так скрываю свою некомпетентность), так вот, некоторая сумма согласованных усилий федеральных войск привела к тому, что они медленно, но верно наступали. Мы же, соответственно, так же медленно и, возможно, еще более верно, отступали.
Почему я говорю «мы» применительно к боевикам? Да просто потому, что мы географически находились на их стороне. Не перебегать же линию фронта, которой, кстати, нет, с криками «Не стреляйте — мы свои» — не услышат, а если услышат — не поверят. И правильно сделают. Кто нас знает, кто мы такие, может, камикадзе, то есть эти, шахиды. Да, скорее всего, никто и думать ни о чем не будет, анализировать (вот еще!) — просто стрельнут по двум придуркам, несущимся навстречу сломя голову, и станут дальше наступать.
Впрочем, опять отвлекся. Первое время я еще пытался разобраться в ситуации, потом бросил эту затею. Во-первых, потому, что она была пустая, а во-вторых — Костик хоть делом занимался — снимал, а я кто — турист? Хороший туризм. Поэтому решил заняться единственным доступным мне полезным делом, а именно — взять Костю за шиворот и мягко направлять его движения. Он-то весь в видоискателе, ничего кругом не видит, легко может споткнуться и упасть мордой и камерой на груду кирпичей. Кроме того, надо было по возможности держаться укрытий, война кругом, мало ли что?
Выглядели мы абсолютными кретинами. Но никто не обращал на нас внимания. Все были очень заняты. Временами мы залезали в какую-нибудь нору и меняли аккумуляторы и кассеты. Костик был абсолютно спокоен. Я тоже. Это какой-то вид помешательства. Страшно очень, но ты спокоен. Парадокс.
