давая выражение общехристианским эсхатологическим верованиям, Августин, конечно, не берется предсказывать будущие события.
Не ставит он своей целью и кратко изложить всю человеческую историю. Он избирателен, и его гораздо больше занимает выяснение основных мотивов поведения падшего человека и возможностей высшей жизни, чем соревнование с летописцами. Как римский гражданин, Августин сознает величие Рима, римские доблести и достижения; однако, оценивая обретение этим городом могущества и господства, он далек от идеализации его завоевательских мотивов. И он отказывается признать, что бедствия, постигшие Империю в его дни, знаменуют собой конец всех вещей или окончательное крушение христианской цивилизации. Длящаяся диалектика двух видов любви имеет для него гораздо более глубокое значение, нежели возвышение и падение царств и империй.
Таким образом, Августин истолковывает историю в свете христианской веры. Это относится, однако, не только к истории. Как мы видели, вера является посылкой всего его мышления как христианина. Его путь - это путь веры, ищущей уразумения, уразумения самой себя, своего содержания и своих смыслов. Однако во избежание превратного понимания следует уточнить и разъяснить такого рода утверждения о приоритете веры в мышлении Августина.
Прежде всего, было бы абсурдно утверждать, что все установки Августина логически зависят т христианских верований, в том смысле, что человек, который отвергает христианство, должен был бы, с логической точки зрения, считать его суждения и теории ложными или несостоятельными. Например, убеждение Августина, что власть, обретенная государством в результате завоевания, является просто трофеем удачного разбоя, прекрасно согласуется с его взглядом на пути падшего человека. И при желании мы можем сказать, что он рассматривает историю империй в свете своей веры в грехопадение. Это так. В то же время данное суждение Августина есть, безусловно, образец его реализма, который вполне мог бы одобрить и неверующий, если бы только счел его правомерным обобщением имеющихся данных. Следовательно, если мы говорим, что Августин видит историю в свете веры в грехопадение человека, отсюда отнюдь не следует, что эта перспектива искажает его видение. По крайней мере в данном конкретном случае можно было бы утверждать, что его изначальная вера позволяет или помогает ему занять беспристрастную и реалистическую позицию, вместо того, например, чтобы идеализировать усиление могущества империи, гражданином которой он был. Излишне говорить, что суждения Августина о человеческих действиях в истории сформулированы в свете его религиозных и этических убеждений. И общую оценку глубинного смысла исторического процесса он выносит в контексте христианского мировидения. Конечно, он видит историю с христианской точки зрения. Нехристианин, несомненно, отверг бы эту перспективу, а многие люди отвергли бы любые телеологические посылки, будь то теологические или метафизические, августинианские, гегельянские или марксистские[80]. Однако нет оснований думать, что христианский мыслитель не должен предлагать возможную интерпретацию истории в свете христианской веры.
Далее, когда Августин размышляет о человеке, он, естественно, думает о человеке в христианском понимании, - человеке падшем и спасенном, влекомом импульсами греховной человеческой природы, с одной стороны, и божественной благодатью, с другой, призванном к прочному счастью, к которому он главным образом и стремится, но и способном к греху и отчуждению от Бога. Ибо такой человек, по мнению Августина, и есть конкретный исторический человек, - человек, как он существует в действительности. Однако в рамках этого общего взгляда на человеческое существо, безусловно, остается место для обсуждения тем, которые мы обозначили бы как психологические, эпистемологические или феноменологические, а также для выдвижения теорий, логически не зависящих от теологических допущений или теологического контекста.
По разным причинам проведение четкого различения между теологией и философией в конечном итоге было безусловно неизбежно. И мы можем, следовательно, склониться к мнению, что отсутствие такого различения в мысли Августина говорит о сравнительно примитивном и устаревшем подходе. Это понятно. Однако надо помнить, что, учитывая собственное представление Августина о подлинной философии, введение такого различения было бы спорной процедурой. Если философия отождествляется, например, с понятийным анализом или анализом обыденного языка, то ее, конечно, необходимо отличать от христианской теологии и христианской этики. Но если философия рассматривается как указующая путь к спасению и законным образом обсуждающая такие темы, как смысл человеческого существования[81], то христианский мыслитель вряд ли сможет размышлять о такого рода вещах, полностью отвлекаясь от своих христианских убеждений. Таким образом, это не просто вопрос о введении разгьясняющего различения. Здесь важны также представления о природе и границах философии. И, во всяком случае, можно утверждать, что даже сегодня есть место для христианского мыслителя, который предлагает понимание мира и человеческой жизни, открыто вдохновляемое христианскими верованиями, но который в то же время не утверждает, что принятые им установки логически выведены из этих верований, если на самом деле это не так.
3. Христианская мысль IV-го V-го веков н.э в античности
Августин был самым выдающимся христианским мыслителем античности. Он оказал серьезное влияние на средневековую мысль. Следует упомянуть, однако, и об одномдвух других мыслителях. Первый из них - почтенный человек, который выдавал себя за Дионисия Ареопагита - афинянина, обращенного св. Павлом. Впоследствии, в период средневековья, его сочинения пользовались высоким авторитетом. Он был, вероятно, христианским монахом и создал свои трактаты в конце V в, ибо ясно, что они отражают учение Прокла, систематизатора неоплатонизма, жившего в V в. Высказывались разные предположения относительно личности их автора, однако непохоже, что когда-либо удастся прояснить этот вопрос до конца. Между тем автора трактатов назвали громоздким именем Псевдо-Дионисий.
Псевдо-Дионисий пытался объединить христианство и неоплатонизм, или - пожалуй, более точно - выразить христианские доктрины в понятиях философии неоплатонизма.
Он пытался, например, гармонически соединить христианский догмат Троицы с неоплатонической теорией Единого и христианское понимание божественного творения - с неоплатонической идеей эманации. Станем ли мы рассматривать результаты его усилий как неоплатонизацию христианства или же как христианизацию неоплатонизма - в значительной мере зависит от того, где мы решим поставить акцент. Конечно, те современные теологи, которые уверены, что теологии следует держаться в стороне от философии, должны воспринимать трактаты Псевдо-Дионисия как сущее бедствие. Однако для наших нынешних целей важно, что эти трактаты были одним из каналов, через которые в средневековую мысль влилась сильная струя платонизма. Как будет видно в дальнейшем, с течением времени в высшей степени выдающуюся роль в средневековой философии стал играть Аристотель. Вместе с тем было бы ошибкой думать, будто платоновская традиция не оказала никакого влияния на средневековую мысль, но должна была дожидаться итальянского Возрождения.
Одним из факторов, определивших влияние Псевдо-Дионисия на средневековую мысль, были его теории касательно нашего познания Бога и касательно языка, которым мы пользуемся при таком познании. Вслед за Проклом он различал два подхода к Богу посредством философского рассуждения о Боге - отрицательный и утвердительный.
Путь отрицания, о котором Псевдо-Дионисий пишет в своем 'Мистическом богословии', состоит в том, чтобы отрицать по отношению к Богу те имена или термины, которые мы применяем к сотворенным вещам. Например, если о сотворенном говорят как об изменяющемся, то о Боге - как о неизменяющемся, или неизменном. Опять-таки, если тварь является конечной, то Бог характеризуется как не-конечный, или бесконечный. Отрицательный подход, таким образом, выражает признание неадекватности человеческих понятий применительно к Богу и подчеркивает божественную трансцендентность.
Утвердительный подход, представленный в трактате 'Божественные имена', состоит в приписывании Богу тех атрибутов творений, которые считаются совместимыми с бесконечным духовным сущим. Например, Бог описывается как благой и мудрый. Этот способ описания говорит о признании отражения божественного сущего в творении.
