гостеприимному королю Станиславу в Люневилль, а мадам де Помпадур вздохнула с облегчением, поскольку ей наконец-то представилась возможность хотя бы немного отдохнуть от взбалмошного философа. Тем временем какая-то добрая душа сообщила маркизе, что ее учитель и старый приятель Кребийон находится в большой нужде и вынужден влачить нищенское и жалкое существование. Говорят, что он жил в своем крохотном поместье всеми покинутый, в компании собак, которых очень любил.
– Как такое могло случиться, что Кребийон оказался в нужде? – воскликнула маркиза и сейчас же приступила к активным действиям. Вскоре благодаря ее стараниям Кребийону была назначена пенсия, и, кроме того, мадам де Помпадур обратилась к нему с просьбой, чтобы тот проследил за образованием Фан- фан. В королевской типографии за короткий срок было издано собрание сочинений старого писателя. Когда Кребийон явился к маркизе, чтобы отблагодарить ее за помощь, то застал ее тяжело больной. Мадам де Помпадур, однако, нашла в себе силы принять его, хотя бы и лежа в постели.
Как только старик нагнулся, чтобы поцеловать ее руку, как в спальню вошел Людовик.
– Боже мой, мадам, я пропал! – воскликнул в ужасе Кребийон.
– Сам король застал нас вместе!
Людовик оценил шутку, и Кребийон с того дня стал очень симпатичен и ему. Он поддержал фаворитку, когда та обратилась с просьбой написать для «Каталины», пьесы, которую Кребийон начал очень давно, но так и не закончил, заключительный акт. Маркиза прекрасно понимала, что человек гораздо охотнее примет деньги в качестве платы за свой труд, нежели как пенсию. Старик принял предложение с удовольствием и за короткое время завершил работу над пьесой. Затем мадам де Помпадур устроила небольшой прием в Фонтенбло, и драматург зачитал свою уже оконченную пьесу. Не прошло и месяца, как по приказу короля «Каталина» была поставлена в «Комеди Франсез».
Об этом событии услышал и Вольтер, гостивший в Люневилле. Его исступленной зависти не было предела. Он вообразил, что подобную акцию маркиза устроила с одной-единственной целью – отомстить ему. Чем больше он думал об этом, тем больше укреплялся в том мнении, что мадам Помпадур всеми средствами старалась сделать ему как можно больнее, и в конце концов до такой степени распалился, что готов был убить ее (конечно, если бы в этот момент маркиза каким-нибудь чудесным образом подвернулась ему под горячую руку).
Как водится, Вольтер не скрывал своих чувств, да и не умел никогда делать этого, а потому в Париже очень скоро узнали о его злобе, и, естественно, не только его почитатели, но и недруги. Последние немедленно постарались сделать все возможное, чтобы укрепить его в нелепом подозрении, будто мадам де Помпадур хотела помучить опального философа. Они хором твердили, что «Каталина» – это несравненная пьеса, шедевр, хотя если говорить начистоту, то она была откровенно слабой. Помимо всего прочего, написано произведение было в старомодном духе и тем вычурным языком, на котором не говорили со времен классицизма. В результате постановка выглядела претенциозной и нелепой. Мадам де Помпадур не могла не отдавать себе в этом отчета, а потому премьеры ожидала с тревогой. Увидеть «Каталину» собрался весь цвет общества, «золотая молодежь», которая во все времена больше интересовалась друг другом, чем какой-то пьесой. Однако существовали еще и критики, и именно они внушали маркизе самые большие опасения. После театра она отправилась к себе домой, а король организовал мальчишник. В десять вечера к нему пришла взволнованная маркиза.
– Ну, что вы скажете? – спросил Людовик. – Удалось нам выиграть наше дело? Премьера оказалась успешной?
– Полный успех, – ответила маркиза.
Едва узнав последнюю новость, Вольтер мрачно сказал:
– Я допускаю, что премьера прошла успешно, но, ручаюсь, второго представления Кребийону не видать.
Он снова ошибся, поскольку вслед за первым представлением прошло и второе, и третье, а всего двадцать – фантастическая для того времени цифра. Вольтер ворчал: «Я никогда не прощу маркизе, что она взялась поддерживать этого старого сумасшедшего».
Чтобы ответить на, как ему представлялось, брошенный вызов, Вольтер написал новую пьесу «Семирамида» с единственной целью: чтобы «Каталина» тем нелепее смотрелась на ее фоне. Вскоре «Семирамида» была поставлена в «Комеди Франсез», а философ наконец-то прибыл ради этого в Париж из Люневилля. Оказалось, что приехал он к собственному сокрушительному поражению. Провал был полный. Конечно, никто не мог не признать, что стихи Вольтера гораздо лучше стихов старого Кребийона, но постановка массовых сцен была осуществлена ужасно. К тому же, едва представление началось, как в зале ясно услышали убийственную фразу из будки суфлера: «Уступите место призраку». Придворные, собравшиеся в зале, тоже старались как могли, и в тишине зала то и дело слышались выразительные и довольно-таки смачные зевки. Вольтер едва дождался, пока эта пытка закончится. Осмеянный и несчастный, он спрятался в ближайшем кафе, но и там постоянно до него доносились недоброжелательные реплики посетителей, хаявших на все лады его пьесу. Всю ночь Вольтер просидел за письменным столом, исправляя куски из «Семирамиды». Вскоре пьеса была поставлена в исправленном виде и была тепло принята. В новой редакции постановка успешно выдержала 15 представлений.
Но и это был еще не конец. В XVIII столетии особой популярностью пользовались разнообразные пародии на пьесы, и вскоре Вольтер услышал, что пародия написана и на его «Семирамиду», причем постановка состоится в Фонтенбло. Философ был в отчаянии. Едва услышав новость, он схватился за перо и начал писать адресату совершенно неподходящему – королеве. На нескольких страницах обыгрывалась на все лады одна и та же фраза: «Мадам, я припадаю к ногам Вашего Величества и заклинаю Вас Вашим благородством и величием: не отдавайте меня на растерзание моим врагам» и т. д. Видимо, на Вольтера нашло затмение, поскольку королева не просто не любила его, но считала антихристом и разжигателем всего самого дурного, что только можно было себе вообразить.
Ответ она написала, и его Вольтер получил очень скоро. Ледяным тоном королева пояснила, что ему должно быть известно: пародии очень популярны в придворных кругах, и ее величество не имеет никакого права (да и особенно не желает) запрещать одну из них. И тут Вольтер сломался и, раскаявшись, вспомнил о мадам де Помпадур. Она немедленно пошла ему навстречу, отменила в Фонтенбло постановку пародии, но, что еще важнее, – в Париже.
Маркиза писала ему: «Если бы мне и не было известно, что Вы больны, то я наверняка поняла бы это по Вашему второму письму. Вы совершенно напрасно терзаете себя из-за обидных вещей, которые Вам говорят люди, хотя, как мне кажется, Вы уже могли давно к этому привыкнуть. Со всеми великими людьми и во все времена поступали именно так: смешивали с грязью при жизни и превозносили после смерти. Вспомните хотя бы о Корнеле и Расине, к которым относились куда хуже, чем к Вам. Однако я убеждена в том, что Ваше благородство не позволит Вам обидеть Кребийона. Он, как и Вы, обладает талантом, и, кроме того, я очень ценю его и уважаю. Вы видите, что я принимаю Вашу сторону, выступая против всех тех, кто обвиняет Вас, но, прошу, не ведите себя подобно им. Я знаю Вас и уверена, что на подобную низость Вы не способны. Вы пишете, что меня тоже преследует злая молва. Я знаю это, но отношусь к сплетням с глубочайшим презрением. Итак, прощайте, друг мой, и берегите себя, и, пожалуйста, не гоняйтесь больше за королем Пруссии, хотя Вы и говорите о том, будто он обладает возвышенной душой. Если Вы знаете величие души Вашего господина, то впредь не оставляйте его, и, между прочим, подобного поведения я Вам больше не прощу».
Как следовало ожидать, Вольтер и не подумал следовать совету маркизы. Он снова уехал в Германию, обвиняя в своих бедах соотечественников, и особенно мадам Помпадур, по вине которой он был вынужден отправиться в свою добровольную ссылку. Еще бы, вот если бы она заставила короля полюбить его, предоставила ему возможность жить в Фонтенбло, как и раньше, то уж, конечно, он не подумал бы уехать. И он снова и снова вымещал злость на маркизе, строча желчные стишки:
Неудивительно, что после таких виршей мадам де Помпадур избегала
