историки полагают, и не без основания, что в уютной комнатке доктора Кенэ и родилась Французская революция. Он никогда не отказывался принять у себя людей, рассуждавших более чем вольно, и те, естественно, никогда не отказывались от подобных приемов в Фонтенбло. Все философы и ученые, прежде чем дойти до покоев маркизы, по пути неизменно заворачивали к доктору, чтобы обсудить новомодные идеи. Кстати, сама мадам де Помпадур тоже регулярно навещала Кенэ и присоединялась к беседе: она хотела общаться с гостями в непринужденной обстановке, потому что в ее апартаменты часто заглядывал король. Мариньи также часто бывал на подобных собраниях, и мемуары госпожи дю Оссе сохранили одну из страшных фраз, типичных для тех, что произносились в комнатах Кенэ. Она звучит тем более кощунственно, если учитывать, что фраза принадлежала государственному чиновнику: «Эту страну может спасти и разбудить только великий внутренний переворот, хотя я не завидую тем, кто окажется в нем замешан: французы не привыкли делать вещи подобного рода в белых перчатках». Мадам дю Оссе пишет, что в тот момент она всерьез перепугалась, а ее брат, заметив, как она дрожит, успокоил ее: «Для беспокойства не может быть никаких причин. Я знаю этих людей и могу поручиться, что у всех них намерения исключительно добрые, а значит, не могут привести на неправильный путь. У них, пожалуй, существует всего одна проблема, о которой они не догадываются: никто из них не знает, когда следует остановиться».
Кенэ активно знакомил короля и его фаворитку со своими друзьями, например с графом де Бюффоном, занимавшимся естествоиспытанием. Людовик и мадам де Помпадур любили животных, имели множество домашних питомцев – собак, птиц, обезьян и ангорских кошек, а потому Бюффон не мог не понравиться им. Зная о пристрастии короля к экзотическим животным, Морепа однажды подарил ему двух львов, потом страусов; хотел преподнести и носорога, но за него запросили баснословную сумму, и министру пришлось отказаться от своего намерения. Как-то раз Бюффон заявил, что, по его мнению, животные, как люди, имеют души. Эта мысль королю понравилась до такой степени, что он публично высказал ее, а потом выслушивал нарекания от иезуитов: дело в том, что статья, защищающая эту точку зрения, была опубликована в одном из томов «Энциклопедии». В результате Бюффону пришлось выбирать между добрыми отношениями с королем или с вольнодумцами-энциклопедистами. Он выбрал Людовика, к которому испытывал искреннюю симпатию.
Мадам де Помпадур старалась защитить энциклопедистов от иезуитских нападок всеми доступными ей средствами. Однако не одна она умела играть на чувствах Людовика; дофин, принцессы и королева всячески старались убедить его в том, особенно в минуты переживаний, будто несчастья сыплются на его голову исключительно из-за того, что он позволил появиться в королевстве такому омерзительному изданию, как «Энциклопедия». Кто знает, быть может, они не были так уж далеки от истины?
«Энциклопедия» была запрещена, а вскоре после этого в Фонтенбло гости собрались на званый ужин. В ходе беседы герцог де Лавальер, между прочим, поинтересовался, не знает ли кто-нибудь из присутствующих состава пороха.
– Странно, что никого из вас этот вопрос никогда не интересовал, – заметил он, – а ведь мы столько времени проводим на охоте в лесах Фонтенбло; кроме того, разве нас не убивают на войне? Так почему бы нам не знать, в результате чего все это происходит?
Мадам де Помпадур немедленно поняла, что ей представился один шанс из тысячи, и немедленно вставила свое слово:
– А меня очень интересует, из чего сделана моя пудра. Не скажете ли мне, Ваше Величество? Нет? А вот если бы Вы не запретили издание «Энциклопедии», мы немедленно могли бы прояснить все интересующие нас вопросы.
Людовик немедленно распорядился, чтобы тома «Энциклопедии» принесли из библиотеки резиденции, и в итоге вся компания целый вечер перебирала увесистые фолианты; каждый хотел узнать, из чего сделана та или иная вещь. После этого случая все, кто раньше оформил подписку на «Энциклопедию», получили свои тома, хотя в продажу они так и не поступили.
Только к концу жизни у маркизы появились сомнения в правильности того, что она делала все эти годы. Она записала в своем дневнике: «Мне страшно, когда я вижу, что стало с моей страной, которую до неузнаваемости изменили все эти философы, энциклопедисты и парламентарии. Сейчас попирается все, что казалось незыблемым; нет больше ни Бога, ни короля. А в этом случае может быть только один конец: страна превращается в парию».
Король навещал маркизу постоянно; ему нужно было хотя бы раз в день перемолвиться с ней несколькими словами, а еще лучше – провести в ее обществе несколько часов, потому что сама беседа с ней была наслаждением. Маркиза почти не выходила из своих апартаментов: она боялась, что в момент ее отсутствия Людовик может неожиданно появиться. А он и приходил неожиданно, пользуясь потайной лестницей, всегда внезапно, как будто из воздуха материализовавшись в толпе друзей мадам де Помпадур и наслаждаясь тем смятением, которое каждый раз вызывало его появление.
Как-то раз Людовик рассказал маркизе историю, показавшуюся ему забавной. Он неожиданно вернулся от фаворитки в свои покои и обнаружил тем неизвестного человека, чрезвычайно перепугавшегося при виде короля.
Он объяснил, что служит булочником и заблудился в огромной резиденции. Королю показалось, что булочник не кривит душой; он дал ему пятьдесят луидоров, а заодно убедительно попросил немедленно забыть об этом досадном инциденте. Мадам де Помпадур не было смешно; она прежде всего перепугалась при одной мысли о том, что практически любой может при желании проникнуть в апартаменты короля. Когда она поделилась своими страхами с братом, тот посмеялся:
– Я нахожу все это только забавным и не более, – сказал он, – но будь уверена, сестрица, что уж я-то за пятьдесят луидоров ничего не пожалел бы.
Король действительно бывал щедр до безрассудства, особенно если речь шла о фаворитке, ее родственниках или друзьях. Увидев женщину, выходящую из комнаты маркизы, он немедленно интересовался, какое отношение та имеет к мадам де Помпадур.
– Это моя бедная родственница, – ответила маркиза.
– Она, конечно же, приходила просить денег?
– Что вы, сир… Единственное, чего она хотела, – поблагодарить меня за все, что мне удалось для нее сделать.
– Ну что ж, с завтрашнего дня ваша родственница станет получать денежное пособие.
Кажется просто удивительным, как удавалось маркизе поддерживать столь длительные и ровные отношения с королем, обладавшим очень непростым характером. Во-первых, с детства он был болезненно неравнодушен к разговорам о смерти. Считалось, что эта черта характера развилась в нем после того, как за одну неделю он, будучи двухлетним малышом, потерял родителей и брата. Людовик то и дело огорошивал своих подданных разговорами о кончине или похоронах. Однажды на одном из приемов он поинтересовался у старого маркиза де Сувре, где бы тот хотел быть погребенным. Надо отдать должное старику, тот не растерялся и ответил: «Только у ног Вашего Величества».
Даже мадам де Помпадур знала: если на короля нашло подобное настроение, лучше в его присутствии вовсе не шутить. Другие же этого не знали и порой попадали в неловкие ситуации. Так, по дороге в Фонтенбло экипаж короля сломался и он был вынужден на время пересесть в экипаж маркизы, которую сопровождала подруга, очаровательная жена маршала де Мирепуа. Эта дама, как и маркиза, считала, что жизнь – это большой праздник, а сердце существует только для того, чтобы в нем царили постоянное веселье и вечная весна.
Однако сейчас рядом с придворными находилось сельское кладбище, и неожиданно Людовик попросил лакея сходить туда, чтобы посмотреть, нет ли свежих могил. Вскоре посланный объявил, что действительно есть, и даже три. Мадам де Мирепуа сочла своим долгом сострить, но получилось это у нее более чем неудачно. Придворная дама сказала со смехом:
– Надо же, как только об этом подумаешь, как сразу начинают течь слюнки!
При этих словах Людовик, всегда относившийся к ней благожелательно, смерил ее настолько
