это мешало ему стать настоящим лесным зверем. Он еще не осознал, но уже догадывался, почему и день и ночь не сводил глаз с человека. Он действительно боялся и ненавидел людей, способных причинить ему вред. Но этот, одной ногой вступивший во владения черного мрака, был ему совершенно не страшен. Медленно переступали по взбитому снегу беспристрастные минуты. Кажется, остановилось время. Дыхание человека становится реже, слабее. Пес разволновался. От него зависело — жить или замерзнуть охотнику. Топтать ему зеленые травы, радоваться солнцу, небу или лежать в холодных сугробах. Человек не враг псу. Он уже никому не враг. Он умирает на глазах Рыжика, и тот догадывается, что совершает предательство. Ведь он чувствует, догадывается, что, позволив погибнуть человеку, перестанет называться псом. Он станет страшным существом, которому не сразу подберут имя. Прижавшись к коряге, вечным сном спит чужая псина. Что толкнуло ее идти на выручку человека и ценой своей жизни спасать его жизнь? Человек еще жив. Он и во сне продолжает бороться с медведем. И он должен победить. Непременно должен. Его дыхание спокойно. Он верит, что идет навстречу грядущему дню, что у него непременно должны отрасти крылья, чтобы он смог воочию убедиться в великолепии земли. Он верит, а ,с верой в душе не умирают. Не должны умирать... Рыжик не допустит этого. Пес ткнулся крупной головой в грудь человека. Тело охотника вздрогнуло, белые ресницы поползли вверх, приоткрыв две крохотные бесцветные лужицы. Лужицы на мгновение озарились синевой и опять подернулись болотной тиной. Ресницы плавно опустились на глаза. Пес еще раз сильно толкнул Степана в плечо. —А-а,— слабо усмехнулся охотник,— пришла наконец. Значит, плохи мои дела? Нет, сестрица, поторопилась ты. Поторопилась. Я еще потягаюсь с тобой. Меня голыми руками не возьмешь. Уходи лучше... Уходи...— его голос, трепетавший, как осиновый листок, замер, и человек опять погрузился в сон. Рыжик не привык заискивать ни перед кем. Рассердившись на человека, он впился зубами ему в ногу, чуть повыше колена. —А-а-а! Что?—Степан схватился за нож, выдернул из ножен слабо сверкнувшую узенькую полоску стали и замер, соображая, откуда же надвигается опасность. —О-о-о,— выдохнул он уже прочно укрепившуюся в груди стужу.— Что же это я? Ведь замерзнуть можно.— Он забыл, что его разбудили. Негнущимися пальцами достал из разорванного кармана коробок спичек. Сообразив, что поджигать нечего, спрятал его и вновь стал раскладывать костер. На еще теплые угли положил грудку мелких сучьев, сунул под них лоскуток бересты и только тогда, с трудом вынув из коробка спичку, зажег ее. Огонек с бересты бодро перескочил на сучья, обнял их желтыми руками, и белый дым веселой струей потянулся ввысь. Кое-как обогревшись, он удивленно огляделся вокруг, будто видел все окружающее впервые. Заметив напротив себя в пяти шагах неподвижную фигуру пса, он доверчиво улыбнулся, но, вглядевшись пристальнее, содрогнулся от страшной догадки. Перед ним сидел вожак бродячей стаи, уничтоженной ими в прошлом году... — Мы... Мы же убили тебя. Кто ты?— прошептал Степан, чувствуя, как холодная внутренняя дрожь, прокатившись по телу, остановилась возле сердца, превратив его в кусочек льда. Он поспешно поднял слабой рукой горсть снега и принялся растирать лицо. Свихнулся. Совсем свихнулся,— бормотал он, выплевывая крупинки снега. Пес сидел все в той же позе и, кажется, ни разу не моргнул. Он настороженно следил за движениями охотника, продолжая оставаться совершенно неподвижным и беспристрастным. —Судить пришел? Ну и суди,— взорвался Степан.— Ты только и ждешь удобного случая. Там, в пещере, со спины напал. Теперь с больным и немощным хочешь расправиться. Ну что же. Нападай... Прыгай... Рыжик уловил негодование в голосе человека. Он удивленно поднял голову и так же невозмутимо, как выслушивал полную отчаяния и гнева речь, поднялся и неторопливо побежал прочь. Здесь в нем явно не нуждались. Только сейчас Степан понял свою ошибку. «Другой. Не он»,— промелькнуло в мозгу, и сразу в груди словно родился огнедышащий вулкан. Ему сделалось жарко. Горячая волна обожгла губы. Не крик, а сдавленный стон вырвался из сведенного спазмами горла: —Стой! Не уходи! Братишка-а... Рыжик остановился и с любопытством посмотрел на человека. Все в нем изменилось: и глаза, и жесты, и голос. И необыкновенная могучая доброта теперь исходила от бледного лица, как теплые лучи от солнца. Пес погасил в душе не успевшую разрастись обиду и, неловко переставляя лапы по изрытому снегу, вновь приблизился к непонятному существу, бессильно уронившему голову на зеленые еловые ветки. ...Пошли четвертые сутки мучительной борьбы за жизнь. Степан чувствовал, что сходит с ума. Есть совсем не хотелось, но он все-таки нашел в себе силы ободрать белок и спрятать их застывшие тельца на груди. Может быть, они спасут ему жизнь. Пес часто покидал его, но через некоторое время возвращался. Присутствие рядом живой души бодрило. Круглов перестал бояться возвращения медведя и почему-то с появлением незнакомого пса вдруг проникнулся верой, что именно он поможет ему. Пес, не отличавшийся свойственной собакам общительностью, настороженно следил за движениями охотника, словно он только и ждал резкого взмаха руки или грубого окрика со стороны Степана, чтобы навсегда умчаться прочь. Чувствуя свое бессилие, Степан нежно и доверительно рассказывал Рыжику о своем детстве, о жене, о сыне. Говорил обо всем, стараясь не солгать. В их отношениях не должно быть лжи. С дрожью в голосе поведал он и о расправе над бродячими псами на озере Тайгал. Рыжик выслушивал его исповеди с обычной для него невозмутимостью. Он не мог даже представить, о чем говорит с ним человек, но слушать его, был готов сутками. От одного голоса ему делалось тепло и радостно. Такого Рыжик еще не испытывал никогда. —Ты понимаешь, друг? Помощи нет и по-видимому, не будет. Где-то меня ищут. Несомненно. Но где?.. Погибну я... Костер едва дымится. Тонкая струйка, дыма лениво тянется вверх, растворяясь в верхушках деревьев. Ладаном дышат ели, теснятся вокруг затухающего костра, заглядывают в лицо человеку и шепчутся между собой: «Скоро. Теперь уже скоро». Не будет этого!—вскрикивает человек. Он безумным взглядом оглядывает притихших лесных великанов,—Не будет, говорю я вам. Не пришло еще мое времечко... Я вас переживу... Обрадовались. Вот сейчас я вам поддам жару,— охотник бросает на красные угли сухие сучья и, наблюдая за ожившим пламенем, бессвязно выкрикивает слова:— Не верю... Смерть... Жарко.— Он что-то говорит еще, опуская голову все ниже и ниже, пока она не падает бессильно на еловые лапы. Рыжик обнюхал охотника, коснулся губами горячего лба, решительно ударил его тяжелой лапой по плечу. —Что? Кто? А-а-а... Ты,—расплылось в улыбке изможденное лицо.
