их вера, их суть. И я чувствовал себя виноватым от того, что не в силах ее с ними разделить.
Наутро я нашел Каданару в одной из палаток. Она храпела, свернувшись на голой земле, и мне стоило немалого труда растолкать ее.
— Мне надо уйти, — почти умоляюще сказал я. — Как можно скорее. Пожалуйста.
Она уставилась на меня непонимающе, и на миг я испугался, что телепатический контакт с ней утерян безвозвратно, но потом Каданара заворчала и махнула мне рукой на выход.
Я выбрался наружу и нервно топтался у палатки, пока Каданара не появилась, посасывая неизменную трубку.
— Пошли, — сказала Каданара.
Оазис спал после длинной ночи, и у озера никого не было. Каданара села на берегу в десяти шагах от воды, скрестив ноги, и кивнула мне на песок рядом с собой. Я уселся, втайне надеясь, что она предложит мне закурить. Не предложила. Только глубоко вздохнула и, глядя на воду, сказала:
— Умный мальчик. Всё понял. Уйти. Да, надо уйти теперь. Пора.
Ее слова меня приободрили.
— Есть какой-то путь? Более короткий или…
— Нет пути. Нет, пути нет совсем. Но надо уйти. Тебе придется уйти.
Минутное воодушевление сменилось холодным онемением в животе. Уж не надумала ли она утопить меня в этом кипятке?..
Каданара молчала, а я не смел спрашивать. Ее профиль в лучах недавно поднявшегося солнца казался необычайно четким и хищным.
— Сказано было: придут чужеземцы, — вдруг произнесла она. — Не сказано сколько. Придут и вождя вернут, и его жену. Так. Что делать дальше, не сказано. Ты лишний. Да?
— Да, — возразить было нечего — я и сам это чувствовал.
Она слабо хихикнула, склонила тяжелую голову.
— Надо так. Жалко. Такой сильный мальчик. И поздно. Занят. Чужой. Только привел, взял и привел. Так жаль. Так. А есть ведь всё, что надо.
— Что — всё? — замерев, переспросил я. Каданара развернулась ко мне всем телом. Потом протянула руку и, легонько шлепнув себя по лбу, выплюнула:
— Огонь. Чужой.
— Чужой огонь?..
— Да, чужой, чужой огонь. Во всех троих. То, что надо. Аркх добр, ничего не отбирает. Только если отобрали раньше. Так вот.
— Мы все трое отобрали у кого-то огонь? — снова переспросил я, уже совсем ничего не понимая, и она кивнула:
— Ты больше всех. Набрал!.. Ты вор.
Ну, еще чего не хватало. Я сдержанно вздохнул и попытался вернуть разговор в интересующее меня русло.
— Как же мне уйти, если я лишний?
— Надо.
— Но пути нет.
— Нет. Через песок. Прямо. Много-много дней.
— Я умру.
— Нет. Умирают, потому что устают. И больно. А я тебе помогу, больно не будет. Так. Дойдешь.
Эйдерелла… Как же я сразу не понял. Конечно, если я накачаюсь ею под завязку и возьму с собой много листьев и корней, то, возможно, в самом деле смогу пересечь пустыню… Не слишком приятная перспектива, разумеется, но всё равно лучше, чем умереть здесь.
— Я бы не хотела, — вдруг тихо проговорила Каданара, не глядя на меня. — Но надо уйти. Тебе. Память, так… Держит память. Вождя тревожить. Не надо. Ему хорошо. Им хорошо. Привел, ладно, теперь пусти. Пусти их. Отойди.
Ее слова били меня, словно оплеухи.
«Отпусти… отойди».
Им хорошо?..
Они стали другими. А может быть, наконец, собой? Я ведь знал их обоих меньше недели. Они казались мне мерзкими и ничтожными людишками, но это они, а не я, смогли войти в озеро кипятка, пробыть в нем много часов и выйти обновленными. А я не смог. Что бы ни говорила Каданара — во мне не было того, что можно было бы очистить. Отчистить, отскоблить, окатив горячей водой. Они были просто запачканы, отравлены, грязны. А во мне нечему было пачкаться и отравляться.
— Хорошо, — сказал я и, подхватив с земли плоский камешек, запустил им в воду, казавшуюся такой холодной. На миг меня охватило страшное искушение попробовать эту воду, убедиться, что она всё еще отвергает меня — меня, в котором было всё, что надо… и не было ничего, что надо. Я вздохнул, повернулся к Каданаре всем телом, проговорил:
— Я отойду.
И почувствовал себя почти счастливым от ее ответной улыбки.
Я ушел в тот же день, набрав столько эйдереллы, сколько мог унести, и выкурив целую трубку за час до отхода. Фиолетовая курочка наконец осознала серьезность положения, и я мог оставить ее со спокойной душой. Она плакала, провожая меня, и утирала крылом крупные желтые слезы с неморгающих глаз. Рыжая рыбешка в ее клюве тоже плакала.
Куэйда и Дарлу я не видел, да мне и не хотелось. Каданара права, не стоит их тревожить. Они должны как можно скорее подарить снежникам нового аркха. В конце концов, в Далланте инцест не считается чем-то из ряда вон выходящим. Оно и к лучшему, хотя эти двое уже были больше, чем братом и сестрой.
Никто не заметил моего ухода, и провожала меня кроме фиолетовой курочки одна Каданара. Она стояла, привалившись плечом к стволу эйдереллы и жуя семена, и помахала мне рукой, когда ей помахал я. Мне почему-то не казалось, что мы расстаемся навсегда — эйдерелла во мне не верила, что никогда не увидит своих сестер, безмятежно покачивающих тонкими кронами посреди мертвых серых песков. Поэтому я не оборачивался, уходя, и не чувствовал затылком провожающего взгляда. Нет никакого смысла разводить трагедию из недолгой, незначительной разлуки.
ГЛАВА 24
Сухие щелчки, как будто плеть, как будто издалека. Только не плеть и совсем близко. Равномерно, спокойно, уверенно.
— Этого не может быть.
— Я тоже так подумал. Поэтому и решил сказать тебе.
— В последний раз его видели в Далланте… Около двух месяцев назад. Говоришь, он идет с запада?
— С запада…
— Он ведь не мог проскочить мимо наших блокпостов? Не мог, верно?
Щелчки становятся чаще, мощнее: будто плетей уже две… три… И совсем-совсем далеко.
— И со стороны пустыни тоже не мог пройти? Так ведь?
— Так…
— Жнец его подери… Что они там делают? Скажи, чтобы прекратили.
Снова щелчок, самый мощный — и тишина, только сухой ветер забрасывает пыль и песок в раскрытое окно.
— Я поэтому и решил тебе сказать… Подумал, это тебя заинтересует.
— Да уж. Ладно, пошли кого-нибудь ему навстречу. Простачка… Пусть сделает вид, будто раньше служил у него и теперь узнал. И приведет сюда, но без насилия. Всё очень любезно.
— Кайл…
