Стало очень тихо. Я стоял, закрыв глаза и стараясь запомнить ощущение прикосновения накрахмаленного кружева к коже — оно уже исчезало, таяло, и я знал, что не смогу сохранить его в памяти. Почему-то самое главное никогда не запоминается.
— Ты думал, что больше не играешь, да? — с горечью прошептала Йевелин. — Да ты просто сменил одну игру на другую. И кто из нас ребенок, которому надо ремня…
Всё, Йев. Всё. Хватит. Ни слова больше. Никогда. Ты дала мне всё, на что я мог надеяться, и слишком много сверх того.
Я развернулся и вышел, не открывая глаз, и запомнил ее такой — с потемневшим лицом, с далекими потерянными глазами, швыряющую мне в лицо клочки меня. Она порвала меня на части и бросила мне же в лицо — так тоже надо суметь. Так никто не сумел бы, кроме нее.
«Йев, я ведь не выбирал. И ты не выбирала: мы родились не у тех родителей… нам просто не повезло…»
Или прямо-таки невероятно повезло?
Иначе где бы еще я нашел такой замечательный предлог сменить надоевшую игру на другую?.. На новую… А в эту игру неинтересно играть одному, Йев… Поиграем? Или хватит уже, пожалуй…
— Эван!
Паулина бежала ко мне через двор, спотыкаясь и путаясь в подоле. Я остановился и смотрел на нее, и мне было совсем не трудно не поднимать глаз, не искать в окнах темное страшное лицо — не трудно, почти легко.
— Что же ты… Куда ты? — выдохнула она.
— Еду. Хватит. — Я взял ее руки в свои и легонько сжал, улыбнувшись и глядя в ее широко распахнутые глаза. — Спасибо за всё, милая. Передай от меня мужу цветастые благодарности вкупе с нижайшими извинениями. Одежду я ему верну с посыльным, как только ограблю кого-нибудь по дороге.
— По дороге куда? — в отчаянии спросила Паулина.
Это бы у Ларса спросить.
— Кто его знает. Куда-нибудь да доберусь, — улыбаться было совсем не трудно… почти легко. — Паул…
— Что? — в голосе Паулины зазвучали подступающие рыдания, и я сжал ее руки крепче.
— Ты настоящая леди.
Ее лицо разгладилось.
— Правда?..
— Правда. — Я поколебался, потом легко коснулся губами ее лба. — Мое почтение ее милости леди Йевелин.
Я разжал пальцы, и Паулина потянулась за мной, будто не желая отпускать, но, если хорошенько подумать, какие у нее могли быть на то причины, кроме старой дружеской привязанности? Никаких, и именно поэтому я любил нашу маленькую продажную девочку.
— Что ты делала на улице Первых Пекарей? — спросил я.
И сразу пожалел об этом, потому что удар попал в цель, а она не сделала ничего, чтобы заслужить это. «За Грея», — подумал я, глядя в ее разом побелевшее лицо, и со вздохом обозвал себя неблагодарной скотиной.
— Ты настоящая леди, Паул… настоящая, — мягко улыбнувшись, еле слышно повторил я и, не оборачиваясь больше, вышел из ворот. А она, должно быть, осталась: стояла и смотрела мне в спину, белая-белая, а выше нее у окна стояла Йевелин, тоже белая-белая… с клочками кружева в сжатых руках… должно быть.
Должно быть — откуда мне знать наверняка?
Мне просто повезло, что я сумел отыскать тот свинарник, где провел эту ночь, я ведь даже не знал его названия, и повезло вдвойне, что Ларс оказался там. Когда я вошел, он пытался добиться от хозяйки внятного ответа на вопрос, куда меня понесло с утра пораньше. Хозяйка орала, надувая красные щеки, и я удивился, как это Ларс еще ее не убил.
— Ну что, достал коня? — спросил я, переступив порог.
Ларс обернулся. Хозяйка умолкла, тут же выпалила, ткнув в меня пальцем:
— Вот он, дружок твой! Катитесь оба отсюда, пока стражу не позвала!
Ларс двинулся ко мне, и на миг я ощутил почти непреодолимое желание сбежать. Впрочем, именно это я и делал уже в который раз, только вот Ларсу со мной, похоже, по дороге.
Я думал, он начнет язвить, но ничего подобного — пока мы шли к конюшне, Ларс не проронил ни слова. Выехали со двора мы тоже в полном молчании. Мне достался гнедой жеребец, довольно норовистый, зато резвый. Чтоб удирать — в самый раз.
По городу мы ехали всё так же молча.
— В леса, — тоном, не допускающим возражений, наконец сказал Ларс, когда городские ворота остались позади.
Я не спорил. Мне всё равно, куда бежать. Давно уже всё равно. Может быть, потому, что на самом деле бежать-то некуда. Сейчас я не исключал мысли, что снова возглавлю арбалетчиков… если они захотят. В конце концов, это всё, что я умею. Внушать, что их игра — вовсе не игра… Это всё, что я могу.
Жалкое зрелище…
Йев, я понимаю, что нужно от тебя Безымянному Демону. Твои руки, твой змеиный смех, ужас в твоих глазах… твой огонь.
Что ему нужно от меня!
— Похоже, дождь будет, — сказал Ларс.
ГЛАВА 35
Много солнца и света. Свет не бывает черным. В этом его преимущество перед глазами, которые впитывают его в себя. Эти глаза могут быть только черными. Отныне и навсегда — только такими.
Очень тихо, и каждый шаг по гладким плиткам мостовой отдается болью в висках. Может быть, отдавался бы яростью, как раньше… когда-то… но теперь только болью, а не идти — нельзя.
Он улыбается, его улыбка похожа на солнце и эти глаза, на эти шаги: ясная и черная, и больно в висках…
— Моя дорогая. Вы всё-таки приехали. Я знал. Я не сомневался…
И я не сомневалась. Не сомневалась ни на миг, как я могла? Это всё, что мне осталось… теперь…
Холодные пальцы в холодных пальцах, потом — в холодных губах… в горячем рту… Когда-нибудь он откусит их, а она только засмеется черным смехом и легонько ударит его кровоточащими обрубками по небритой щеке.
— Он скоро будет здесь… дорогая. Совсем скоро. Я так вам рад…
Она тоже рада… Она ТАК рада этому черному сиянию в его глазах. Так рада, потому что это единственное, с чем она не может ничего поделать… не правда ли?
— Вы не пожалеете…
Много солнца и света, нет ветра, нет страха. Только холодные пальцы у холодных губ и глаза, которым прощается всё.
Когда мы отбили сумбурную атаку мародеров в третий раз за прошедший день, Ларс рассвирепел. Мне нечасто доводилось видеть его в гневе, и это зрелище меня неизменно забавляло, даже сейчас, несмотря на то, что я вполне разделял его чувства.
— Проклятье! На что эти олухи рассчитывают?! Что двое вооруженных мужчин в ужасе попадают с коней при виде этой горстки ошалелых крестьян?! — заходился он.
— Они рассчитывали убить нас, Ларс, — усмехнулся я, хотя не хуже его понимал, что рассчитывать на это стали бы только полные идиоты или люди, находящиеся на грани отчаяния. Мы были конные, в полном вооружении, а их — трое, и самым грозным их оружием были вилы. Я даже немного сочувствовал им,
