– Святой брат…
Мальчишка вскинул на него взгляд светло-серых глаз в оперении длинных, густых, загнутых ресниц. О Единый, насмешливо подумал Лукас, да ведь ещё, почитай, год назад этого томного мальчика в приходской школе похотливо лапали его суровые, но любящие наставники. Теперь пару лет будет шарахаться от каждого, кто придвинется к нему слишком близко. Впрочем… тут что-то другое. Почему же он так напуган?
– Святой брат, вы не могли бы принять мою исповедь?
Лукас говорил тихо, очень тихо, склонив голову и глядя на свои колени. Гостиный зал постоялого двора был почти пуст, слуга хлопотал рядом со щедрым клиентом в другом конце помещения, и поблизости не было никого, кто мог бы их услышать. Мальчик чувствует себя затравленным, это Лукас понял сразу, едва вошёл и увидел его, сжавшегося в углу, и нутром почуял, что не стоит проходить мимо. Теперь он терпеливо смотрел в пол, всем своим видом демонстрируя смирение.
Патрицианец шумно сглотнул и выдавил:
– Я… н-не… не могу, простите.
Лукас покосился на него, изобразив огорчение, близкое к отчаянию. Патрицианец тут же спохватился:
– Нет-нет, вы не так поняли! Я бы с радостью, но не имею на то духовного права. Я ещё не принял сан.
Лукас молча смотрел на него, зная, что на его лице отображается широкая гамма эмоций, родственных с горем и разочарованием, и дал юному патрицианцу возможность не спеша насладиться спектаклем. Потом тяжело вздохнул и уткнулся взглядом в свои ладони.
– Но могу ли я просить хотя бы о благословении? – робко спросил он и явил радостное воодушевление, когда юноша неуверенно кивнул.
– Да, конечно, это я вправе вам дать… брат мой в Едином. Только… возможно, не здесь.
Лукас недоумённо воззрился на него. Патрицианец густо покраснел.
– Это нечестивые земли, – сказал он возмущённым полушепотом и, быстро обернувшись, облизнул губы. – Люди здесь… не чтят слуг Единого. Да не то что слуг – самого Единого ни в грош не ставят!
Это была смелая формулировка, за которую наставник юноши мог бы прогуляться в подземелья Храма, но Лукас лишь усиленно закивал в ответ:
– Истинно говорите, святой брат. В этой дикой земле вот уже вторую неделю я не встречал ни единой часовни. – Кстати, это была чистая правда. От самого Уоттерино Лукасу не попадалось ни патрицианских храмов, ни самих патрицианцев, потому-то он так и оживился, встретив этого парня. – А путь мой лежит ещё дальше на север…
– На север! – в ужасе воскликнул юноша и тут же смолк. Его вскрика, впрочем, никто не услышал, и Лукас сделал вид, будто ничего не произошло.
– Ну да, на север. Там… страшно повторять такое, святой брат, но я слышал… – он запнулся и помотал головой. – Единый обморозит мне язык, если я выговорю это вслух.
– Язычники? – быстро спросил парень.
«М-да, молодой человек, с этаким подходом к жизни далеко вы не уедете, – флегматично подумал Лукас, ошарашено кивая и глядя на патрицианца с недоверием, будто и помыслить не мог, что на свете существуют такие кошмарные вещи, как язычники. – А уж ты-то, парень, об этом явно осведомлён. К тому же и познакомиться с ними успел, иначе с чего бы тебе так посереть при одном только их упоминании?»
Мальчишка снова огляделся и быстро придвинулся к Лукасу, заскрипев доспехом о скамью. Лукас смотрел на него, не в упор, иногда отводя, а иногда опуская глаза, и отмечал детали. Парень глуп как пень и зелен как керильский горошек, но – уже рыцарь-патрицианец. Недавно им стал – он жутко скован и неуверен в себе, стало быть, никак не может привыкнуть к сану. Судя по крамоле, которую он, очертя голову, несёт в разговоре с первым встречным, в орден вступил не по убеждениям. Да и привычной для рыцарей грубоватости ему недостаёт, хотя парень явно тренирован. Руки в мозолях от рукояти меча, но мозоли ровные, гладкие, ни одна не сорвана – натружен на учении, а не в бою… «Всё с тобой ясно, – решил Лукас наконец. – Сынок какого-нибудь владетельного рыцаря, вздумавшего обзавестись в роду патрицианцем. Не по душе тебе это, а характеру возражать не хватило, и вот сейчас ты шёл в своё первое паломничество и…»
– Я шёл в своё первое паломничество, – быстро зашептал юноша, похоже, несказанно обрадованный возможностью выговориться. – Ну, к Ледяному Дереву, это в самой северной доли Длани… вот, домой… то есть назад уже иду. И два дня тому… севернее… – он сглотнул.
Лукас слушал с сочувственной, благожелательной и до крайности взволнованной улыбкой. В двух днях пути севернее отсюда находился форт Нордем.
– В общем, на меня напали. Сперва я подумал, что это обычные… ну, благородные рыцари. Они походили на благородных, Единым клянусь!
«Ох, поклянись ты мне ещё Единым, укоротят в Храме твой дурной язычок», – подумал Лукас со смесью сочувствия и раздражения, а вслух сказал:
– Неужели они посмели оскорбить Божьего слугу?!
– Не… не совсем. Они хотели, чтоб я поехал с ними. Опять на север. А я… – он вдруг смутился, как будто только теперь осознал, что хвастается перед незнакомцем собственной трусостью. Не воин, решил Лукас. Юноша, гм-м, тонкой душевной организации. Учёный или менестрель, засланный бессердечным отцом в монастырь. Наверное, всё же менестрель. Уж больно голос музыкальный, богатый интонациями.
– Я не мог поехать с ними, – тихо, но твёрдо сказал юноша. – То есть сперва поехал, а потом… ушёл. Ночью. Они были… как скоты. Оскорбляли меня и Единого. Такие люди недостойны милости его, даже через самого ничтожнейшего из слуг.
«Садись, парень, очень плохо, – менторски произнёс Лукас про себя. – Взашей тебя за такое с богословского факультета. Не выйдет из мальца миссионера…» С другой стороны, мальчик был трогательно
