Птицелов

кричал, потому что не мог им помочь… он даже сам себе не мог помочь, и ему пришлось довериться Лукасу.

Он доверился ему и на этот раз.

…Снег покалывал его лицо, но впервые за долгое время не было холодно. В расщелине было тепло и сухо, плащ из белой шерсти сохранял жар его тела, подпитываемый огнём костра.

Лукас старательно счищал снегом кровь с ладоней.

Кровавые ладони. Алые ладони. Алая ладонь Единого на белом плаще… Ведь она же алая от крови.

– Рысь… – кто это говорит, удивился Марвин и тут же оторопело подумал: Единый, это я, это мой голос.

Лукас поднял голову и перестал тереть руки. Они всё ещё были в крови.

Он улыбнулся, и Марвин сразу вспомнил, за что его ненавидит.

– Ну, очнулся, – вздохнул он. – А я уж думал…

– Там Рысь! Вы… вы оставили её там!

Улыбка Лукаса слегка померкла.

– Не надрывайтесь так, мессер. Не ровен час, кровью харкать начнёте, уж и не знаю, что с вами тогда делать.

– Она там… – Марвин сел, сбросив плащ, сохранявший драгоценное тепло. Это же плащ патрицианца, внезапно понял он. Лукас укрыл его своим плащом. – Она там, а мы…

– Успокойся, – сказал Лукас. – Её там уже нет.

На мгновение Марвин ощутил дикое, невыносимое облегчение… а потом понял.

– Ойрек… убил её? – потрясённо спросил он, уже всё понимая, но по-прежнему не веря. Он почти не сомневался, что Лукас рассмеётся в ответ и скажет: «Вы бредите, мессер, да вот же она, спит рядом с вами», и даже обернулся, будто опережая эти слова.

Но Лукас только опустил взгляд на свои руки и продолжил оттирать снегом кровь.

– Накрепко въелась, – сказал Марвин, – верно?

Лукас вскинулся так, будто его ударили. «А разве нет?» – подумал Марвин. Но эта мысль не доставила ему радости.

– Ойрек убил её на ваших глазах. И как же? Отрубил ей голову или просто перерезал горло? Или, может, вы толком не разглядели?

– Замолчи.

– Она же умоляла… умоляла вас! Она на вас рассчитывала, думала, вы её не бросите! А вы позволили ему… вы даже не попытались ему помешать!

– Марвин, замолчи, – сказал Лукас, и в его голосе не было ни злости, ни страха, только смертельная усталость.

Марвин умолк. Потом перевёл дыхание и сказал:

– Вы с тем же успехом могли убить её собственноручно.

– Как будто у меня был выбор.

Это уже было слишком даже для Лукаса.

– Был! – закричал Марвин, вскочив. – У вас был выбор! Вы могли вернуться… могли отдать ему меня! Или себя! Или деньги, какого беса, ему же только это и было нужно…

– Марвин, сядь и прекрати истерику, – раздражённо сказал Лукас. – Ты осёл, каких ещё поискать, и сам не понимаешь, что несёшь.

– На хрена я вам сдался тогда, если я такой осёл?

– Не знаю, – сказал Лукас и разжал ладони. Остатки снега беззвучно высыпались в огонь.

Какое-то время только костёр потрескивал в ночи. Лукас смотрел на пламя, а Марвин, стоя и сжимая кулаки, смотрел на Лукаса.

– Вы знали, – сказал он наконец. – С самого начала знали, что так выйдет. Вы… всё решили. Сами ведь и подпалили часовню. И путь к отступлению приготовили заранее…

– За что тебе не мешало бы иметь хоть чуточку признательности, – отрезал Лукас. – Хотя я и помню, что это не в твоём характере.

– Она ведь была вашей дочерью.

Лукас устремил на него немигающий взгляд. И Марвин поразился тому, что прежде этот взгляд делал его ноги ватными. Сейчас же он лишь распалился ещё больше.

– Вот именно, – сказал Лукас. – Она ведь была моей дочерью, Марвин.

– Не смейте называть меня Марвином!

– А как мне тебя называть? Балендорским Щенком?

Марвин медленно прикрыл и снова открыл глаза.

– Нордемским. Если вам угодно.