— Вы её пугаете. Она жалуется, что вы хмуритесь всё время.
— А что мне, хохотать после её свинцового угощения?
— Всё, закончили! — гаркнул капитан, — Вы хотите найти Дюко или нет?
— Хочу!
— Значит, я еду в Париж! Завтра.
Шарп, которого не грела перспектива остаться один на один с раздражавшей его Люсиль, лихорадочно соображал, как отговорить друга от его намерения:
— А кто же встретит Джейн в Шербуре?
— До сих пор не понадобилось. — ядовито заметил капитан, невольно подсыпая соли на рану Шарпа, — Ну, а если понадобится, кто ей мешает поступить, как все, и нанять охрану?
Шарп попробовал зайти с другого бока:
— Французы охотятся за нашими головами, а вы довольно заметны.
— Вы об этом? — капитан потёр постоянно сочащуюся влагой пустую глазницу, — Таких, как я, в Париже тысячи. Поеду-то я в штатском, а форму мою вы с собой в Париж прихватите.
— В Париж? Вы о чём?
— Я же, вроде, по-английски говорил? — колко удивился Фредериксон, — Как же вы не поняли?
Птицы вились вокруг шпиля деревенской церквушки. Не глядя на Шарпа, Красавчик Вильям медленно сказал:
— Я еду в Париж, нахожу, дай Бог, след Дюко. Извещаю вас. Вы, коль оправитесь от ран, дожидаетесь сержанта Харпера и присоединяетесь ко мне в Париже. Так понятнее?
Шарп молчал. Фредериксон отвлёкся от птах и повернулся к другу.
— Вильям, почему вы не хотите возвращаться сюда?
Капитан отвёл взгляд и глубоко затянулся сигарой:
— Днём я сделал мадам предложение.
— Днём? — беспомощно повторил Шарп.
Каков был ответ мадам, следовало из настроения Фредериксона.
— Она — леди, а потому старалась щадить моё самолюбие. Тем не менее, отказ и есть отказ. Почему я не хочу возвращаться сюда? Не уверен, что Люсиль после моего сватовства будет приятно меня видеть.
— Приятно, Вильям. — начал Шарп, но осёкся, — Сожалею и сочувствую вам.
— О чём вам сожалеть? У вас реакция на неё, как на рвотное. Едва ли что-то изменилось бы, стань она моей женой.
— Тем не менее, примите мои соболезнования.
Фредериксон вздохнул:
— Простите мне мою грубость. Срываюсь, потому что виню в провале вас.
— Меня.
— Вы посоветовали идти на штурм. Я решился и потерпел поражение.
— Некоторые крепости приходится штурмовать несколько раз.
— Для этого надо иметь достаточно подкреплений, Ричард, а мне и первый приступ обошёлся дорого.
— Тогда езжайте. — жёстко сказал Шарп, — Но и я с вами.
— Как вы дохромаете до Парижа? А Джейн? А Патрик?
Фредериксон с остервенением растоптал окурок:
— Не дурите, Ричард. Позвольте уж мне побыть одному. В таком настроении я — не лучшая компания.
Он оглянулся. Кухарка Марианна расставляла на столе посреди двора посуду.
— Ужин. Беседу за столом я поддерживать не смогу. Возьмёте это на себя?
— Конечно.
Шарп не подозревал, что неудача Фредериксона — предвестие его собственной беды.
Утром капитан отправился в путь. Провожал его Шарп. Мадам так и не вышла.
Май выдался жарким, июнь был похож на ад. Не только из-за температуры, хотя пекло немилосердно. Шарп поставил перед собой цель: вернуть былую силу повреждённым конечностям. Люсиль Кастино украдкой наблюдала, как он тренирует левую руку, поднимая ею тяжеленный палаш и держа до тех пор, пока мускулы не начинали дрожать. Высоко рука не поднималась, но с каждым днём стрелок возносил её чуточку выше, чем накануне. Какую муку Шарп при этом испытывал, знал лишь он сам. Вопреки протестам доктора, стрелок содрал с бедра лубок двумя неделями раньше срока. Три дня нога горела огнём, потом боль утихла до ноющего зуда. Шарп ходил и ходил по двору, обливаясь потом. К ослабевшим мышцам ловкость возвращалась крайне медленно. Майор отпустил длинные волосы, скрывая изуродованное ухо, и как-то во время бритья заметил в мутном зеркальце седую прядь, продёрнувшую тёмную чёлку.
Молчал Харпер, молчал д’Алембор, молчала Джейн, молчал Фредериксон.
Шарп искал себе занятия в шато и с удивлением открыл, что незамысловатый крестьянский труд приносит ему удовольствие. Стрелок повесил в сыроварне дверь, отремонтировал днище пресса для сидра и привёл в порядок кухонные стулья. В паузах между работой и тренировками он ходил по саду или взбирался на крутой северный склон, где каждый шаг давался ему ценой пота и зубовного скрежета.
Больше всего Шарпу нравилось подниматься на башенку. Оттуда он часами смотрел на две дороги, ведущие к воротам шато. Он выглядывал друзей и ждал любимую, но выглядывал тщетно.
В конце июля Шарп вычистил оросительную канаву и починил шлюзовый затвор. Старый пастух был вне себя от радости. Он послал мальчишку за мадам Кастино. При виде живительной влаги, струящейся с мельничного лотка к пастбищу, девушка захлопала в ладоши:
— Вода, как это говорить? Не идти много год, так?
— «Много» — это сколько? — Шарп в старой одежде, с длинными волосами походил сейчас на батрака, — Диз? Вэн?[16]
Совету Фредериксона майор последовал, усердно учась общаться по-французски. К концу июля он уже мог поддерживать несложную беседу, ко второй половине июля его французский был лучше его испанского. Они болтали с Люсиль обо всём на свете: о войне, погоде, Боге, паровых машинах, Индии, Америке, Наполеоне, садовых вредителях, клубнике, будущем, прошлом, дворянстве…
— Дворян во Франции — хоть пруд пруди. — пренебрежительно фыркнула Люсиль.
Она штопала простыню в лучах заходящего солнца.
— В Англии титул наследует только старший сын, а у нас — все. Так что аристократы плодятся, как кролики. — откусив нитку, Люсиль сложила простыню, — Анри не пользовался титулом. Маму это жутко раздражало. Зато она не обращала внимания на то, что я предпочла забыть о своём. Впрочем, дочери никогда маму не волновали.
— У вас есть титул? — удивился Шарп.
— Ну, есть или нет, вопрос спорный. Революция их отменила. Вообще-то я урождённая виконтесса де Селеглиз. — Люсиль хихикнула, — Чепуха, конечно.
— Почему же чепуха? Не чепуха.
— Вы — англичанин и мало что понимаете в наших реалиях. У нас полно крестьян, ничего лучше фасоли в жизни не едавших, но считающихся знатью, ибо их далёкий пра-пра-пра… звался виконтом или графом. Оглядитесь вокруг! Мы пышно именуем дом «шато», но по сути — это всего лишь хутор с прорытой по периметру сточной канавой!
— А мне ваш хутор нравится.
— Рада за вас.
Люсиль расцветала, когда Шарп хвалил шато. Она часто повторяла, что другого дома ей не надо, хотя и были времена в её жизни, когда она рвалась в Париж. Потом погиб её муж, и честолюбивые устремления угасли сами собой.
Как-то вечером Шарп попросил Люсиль показать ему портрет её покойного супруга. Люсиль принесла изображение смуглого молодого офицера с блестящим шлемом в левой руке и саблей в правой.
— Он был такой красивый. — призналась Люсиль, — Вокруг дивились, почему он выбрал меня?
