– И… что я… должен сделать? – было трудно даже выговорить это, но он сумел. И Рейнальд снова улыбнулся, лучисто и заразительно.
– Да, в сущности, почти ничего. Просто – быть хорошим заложником. Быть послушным, не пытаться бежать или напакостить. Я уже послал гонца к твоему брату. Вскоре он узнает, что ты здесь. Я предложу ему сложить оружие и прекратить поднятый против нас поход в обмен на тебя, здорового и невредимого. И я уверен, что, подумав как следует, он согласится. Клан – это не земли и замки, Адриан. Клан – это люди. Вас в клане осталось всего двое. Ты в руках врагов, а твоего брата могут убить на поле боя. И кто выиграет от этого? Бонды, посредством которых воюет против нас твой брат – или которые, напротив, сами воюют с нами его посредством? Конунг, которому на руку ослабление Одвеллов? Но не ты и не я. И не наши кланы. Вы, Эвентри, побиты, но не повержены. Вы сможете начать всё заново. Вы септы конунга, он даст вам новые земли и новые замки. И однажды, если вы сочтёте нужным, то вернётесь сюда и убьёте нас. Но не делайте этого сейчас, когда это может обернуться окончательным уничтожением для всех нас.
Он объяснял, уговаривал, он почти просил. И о чём просил? О такой малости… Адриан, разве не этого ты хотел с самого начала? Просто сложить руки и тихо дождаться, пока придёт Анастас и заберёт тебя отсюда. Вот именно это ты и должен делать теперь. Это самый правильный выход. И это так легко.
– Мы договорились?
Рейнальд всё ещё держал руку на плече Адриана. Тот сглотнул. Потом снова.
– Мне можно выйти отсюда? – спросил он – и не смог удержать вздоха, когда Рейнальд с сожалением покачал головой.
– Индабиран вообще считает, что тебя надо держать в темнице. А поскольку мы порешили отдать замок Эвентри ему, то он здесь теперь хозяин… Он слушается меня, до определённого предела, но всё же я – не мой отец. Я выторговал для тебя всё, что мог. Тебе придётся пожить здесь какое-то время – если всё пойдёт как следует, то не дольше нескольких дней. В ближайшие дни будет пир. Я хотел бы, чтобы ты появился там. Ты сделаешь это?
Адриан снова сглотнул – и кивнул. Он чувствовал странную, глупую благодарность к этому человеку, который пришёл и вот так просто объяснил ему, что надо делать.
И старательно гнал от себя тихое, упрямо скрежещущее в глубине души чувство, что не должен, не должен поступать так, как его пытаются убедить.
– Спасибо, – сказал Рейнальд Одвелл. – Я правда рад, что мы друг друга поняли.
Он наконец отпустил его плечо и отошёл. Адриан окинул взглядом комнату, бывшую, как он вдруг ясно понял, камерой его заключения.
– Вы не могли бы…
– Что?
– У мэтра Лорана… у лекаря… есть одна книга. Точнее, выписки из книги. Я хотел бы их переписать. Если позволите. Мне надо бумаги, чернил и всего такого…
– Конечно, – улыбнулся лэрд Одвелл. – Ты умеешь читать? И любишь, как я понимаю? Это редкое свойство.
Адриан не ответил. Он не знал, почему вспомнил сейчас о «Miale Allerum»; именно сейчас, после разговора о судьбе его клана, которая и впрямь не в малой степени зависит от него. Просто остаться на месте и ждать… и переписывать книгу, которая содержит тайну спасения тысячи жизней. Что, спрашивается, может быть лучше?
– Спасибо, – сказал он, эхом отозвавшись на только что услышанные слова.
Рейнальд Одвелл посмотрел на него со странным чувством. Потом протянул руку и коснулся пальцами его щеки.
– Ты славный мальчик, – сказал он. – Я думаю, ты вырастешь толковым человеком.
«Твой брат думает иначе», – едва не вырвалось у Адриана – и ему нестерпимо захотелось сказать это вслух. Сказать, что знает Тома… Тобиаса. Что он до сих пор жив. Сказать – и посмотреть, что отразится в лице этого красивого, умного, холёного мужчины, так складно и, казалось, так искренне говорившего о своей любви к клану. И понять, тогда
Но он ничего не сказал. Просто смотрел Рейнальду Одвеллу в спину, молча, пока тот уходил.
Когда дверь закрылась и в замочной скважине со щелчком повернулся ключ, Адриан без сил опустился на постель. Он устал, у него болело всё тело, он опять чувствовал себя больным. Он стал стаскивать с себя рубашку, ворот которой так заботливо укладывал лэрд Рейнальд – и застыл на полпути, с поднятыми руками и задранными локтями.
Он слышал голос.
Очень далёкий, неуверенный, как будто уставший от долгих, бесполезных воззваний, но звавший всё равно. Смутно знакомый. И в то же время – совсем чужой.
Он зажмурился. Том говорил ему, что это случится. Что он услышит это однажды. Что она всегда говорит с такими, как он. Умеет как-то находить их. И напоминать им о том, что они ей обещали, если им не посчастливится забыть или сделать вид, будто забыли…
Она уже была здесь. Здесь, в нём, в его голове. Совсем рядом. Она нашла его и поняла это. И обрадовалась.
Его обдало холодом, когда он ощутил её радость.
Она говорила торопливо, сбивчиво, и каждое слово будто вбивало гвоздь в его висок. На мгновение ему захотелось раствориться в этом голосе, нырнуть в него и утонуть, и не слышать никогда ничего больше… Адриан стиснул зубы, заставляя себя вынырнуть из этого омута. Отчего-то ему стало противно, неизъяснимо противно слышать этот голос – хотя он знал, что она права, и он делал, и ещё сделает то, что она сказала. Но слышать её он не хотел. Не после того, как она продала его Индабиранам – не важно, почему, и о чём она в это время думала, и кому она желала добра.
«Никто никому не желает добра», – подумал Адриан Эвентри, ложась на мокрую измятую постель, где метался в бреду столько дней. Рейнальд Одвелл сказал, что не бывает дурных людей, но он сам запутался в собственной лжи. Если нет дурных людей, то и хороших тоже нет. И добра никто никому не желает, так же как и зла. Каждый лишь стремится сделать то, что он хочет и должен сделать.
«Вот и я, – решил Адриан, – буду заботиться только об этом».
С этой мыслью он закрыл глаза и больше уже не слышал никаких голосов.
3
Ему сшили новую рубашку взамен порванной. На миг у Адриана мелькнула шальная мысль: а что, если и эту порвать, опять сошьют заново? Так полотна не напасёшься. Тем более что полотно это наверняка из здешних запасов, из сундуков его матери. Поэтому он не чувствовал себя вправе так по-детски мелочно пакостить своим захватчикам. Это было просто глупо.
На третьей неделе своего пребывания в родных стенах Адриан наконец вышел из бывшей комнаты Анастаса. Двое незнакомых с виду солдат, с красно-оранжевыми лентами на древках алебард, отвели его вниз. Они не прикасались к нему; один шёл впереди, освещая факелом крутые ступени, другой замыкал, не давая возможности незаметно улизнуть в боковой проход.
Когда тяжёлые двери большой пиршественной залы распахнулись, у Адриана перехватило дыхание.
Дубовые столы, крытые багровой бархатной скатертью, нескончаемым рядом тянулись вдоль стены. Они уже были до отказа завалены яствами, отражение пламени настенных факелов колебалось на поверхности вина в кувшинах, бульонов в супницах и соусов на широких плоскодонных блюдах. Пир ещё не начался, это была только первая партия блюд, и слуги торопливо сновали туда-сюда, заканчивая сервировку. В зале стоял негромкий гул: скамьи вдоль столов были заполнены людьми, в основном мужчинами в боевом облачении и ярких цветах. Тут были жёлтый и оранжевый цвета Харротея, белый и малиновый Коралорна, бирюзовый и чёрный Гэнгрила, красный и охровый Чейзера, и другие, которых Адриан не узнавал. Их
