смотрел на его людей и знамёна Грегор Фосиган.
Адриан Эвентри не мог взять этот город штурмом. Не потому, что Сотелсхейм неприступен. А потому, что он восходил на этот трон, чтобы спасти жизни тысяч, он обещал уменьшить потоки крови. И он не мог, сдерживая это обещание, пролить всю ту кровь, которую клялся сохранить.
А всё треклятый лорд Грегор – хотя Эд был уверен, что неплохо знает его. Он ждал, что конунг выступит ему навстречу – и гораздо раньше, чем он приблизится к Сотелсхейму. Но конунг не вышел. Он выходил лишь тогда, когда был совершенно уверен в победе – как против Одвеллов двенадцать лет тому назад, когда их почти уже раздавил Анастас. Сейчас, глядя – и не веря глазам своим, – как к Эвентри присоединяется всё больше кланов, Фосиган уверен в победе не был.
Единственное, в чём он был уверен – это в крепости стен Сотелсхейма.
Теперь, стоя под этими стенами. Эд проклинал себя и обзывал дураком – хотя до той поры почитал дураком Грегора Фосигана. Он мог хоть целый год держать Тысячебашенный в осаде – городу ничто не грозило. Сквозь него текла река, бурная, полноводная, которую не перекрыть так легко, как сделал в своё время Анастас с Силиндайлом. Пахотные поля остались за стенами и были подчинены армии захватчика; но в пределах городских стен оставались сады и фермы, примыкавшие к Нижнему Сотелсхейму. Тысячебашенный не зря прозвали дивным городом – он был страной в стране, он мог содержать и прокормить себя сам, пока пришлые захватчики волна за волной разбивались бы о его стены. Фосиган не трусил и не оттягивал контратаку по глупости, он просто спокойно сидел там, где пустил корни очень глубоко. И даже три десятка кланов, объединившись против него, не могли вырвать этих корней.
Эд был не единственным, кто это понимал. Главы кланов, которые за ним пошли, сознавали это тоже – и волновались, и ворчали, и сеяли недовольство в армии, бездельничавшей под понемногу начинавшем припекать весенним солнцем. Приближалось лето, пора Эоху; неведомо, как пойдут дела, если летний праздник Златокудрого застанет войско в безделье посреди разорённых полей. «Он обещал нам независимость, безопасность, достаток и мир, – скажут бонды себе и друг другу. – А дал лишь разруху и смуту. Пока мы здесь топчемся, в родных фьевах на нашей земле гниёт урожай. Зимой наши люди будут голодать, а мы так и будем торчать без толку у этих стен и слушать, как Фосиган смеётся над нами из-за них!»
Сотелсхейм невозможно взять. Все это знали. Эд это знал. Но тем не менее они пошли за ним, а он их повёл – туда, где тысячи людей могли сделать не больше, чем один человек.
Но один человек мог, возможно, сделать больше, чем тысяча.
Каждый день он отсылал к городу парламентёра и требовал встречи с конунгом. Каждый день парламентёр возвращался с одним и тем же ответом: никакого ответа. Великий конунг отказывается видеться и тем паче беседовать с вероломным, вздорным и глупым мальчишкой, которого поднял из нищеты и пригрел, подобно змее, на собственной груди. Эд знал, что лишь от него самого зависит, заставит ли он конунга вступить в переговоры. Понимал – и не знал, как это сделать. Он пробовал действовать через Адель, но она не имела связей в замке конунга; а кроме того, за четыре года Эд собственными руками расчистил вокруг Грегора Фосигана место, избавив его от всех, кому тот доверял и кого считал надёжным. Он расчистил место для себя. И не мог теперь его занять, потому что между ним и Фосиганом оставалось тройное кольцо стен, с более чем двадцатью башнями на каждой.
«Я загнал судьбу в ловушку и попался в эту же ловушку сам», – думал Эд Эфрин. Как и всегда. Всегда было только так.
Шёл семьдесят второй день осады.
– Заканчивается эль, – сказал Сван Вайленте. – Без эля мои ребята могут совсем затосковать.
– Не только твои.
– Это легко поправить. Я могу взять дюжину самых засидевшихся и прогуляться к Малым Орешникам. Там варят славный эль. Мы вернулись бы к завтрашнему вечеру, заодно ребята бы руки почесали…
– Нет, – сказал Эд.
Вайленте не возразил. Разговоры, подобные этому, звучали всё чаще и всегда заканчивались одинаково. Бондам надоело сидеть без дела, но Эд не мог позволить им тех развлечений, которых они жаждали. Он твёрдо решил не проливать крови больше необходимого. Будь его воля, он бы вообще её не проливал, но так не бывает. Боги всегда хотят крови. Вопрос лишь в том, как много.
– Знаешь, – проговорил его зять, – когда я в первый раз тебя увидел… в храме Эоху… чёрт, сколько же лет прошло?
– Двенадцать, – не глядя на него, сказал Эд.
– Да, точно… Ты был сущим мальчишкой. Испуганным, растерянным… я отчасти потому и позволил тебе тогда уйти. Мне было тебя…
– Жаль? – закончил Эд, когда он запнулся, и лорд Вайленте кивнул.
– Теперь я думаю, не проявил ли себя непроходимым дураком. Я и представить не мог тогда, что ты способен на такое…
Он умолк, но Эду не требовалось уточнений. Лязг железа, голоса, смех и кашель, фырканье и ржание лошадей, стук кузнечного молота и визг плотничьей пилы, шелест сотен палаток и знамён на крепнущем ветру… Он видел людей, большая часть которых бездельничала у костров, а прочие сновали по лагерю, слышал далёкий отрывистый голос Бертрана, гонявшего свой отряд на дежурной тренировке, видел солдат в цветах Хэдлода и Блейданса, которым их командиры делали утренний смотр. И это он привёл сюда их всех, собрал их вместе, как когда-то Анастас. Да, он тоже не думал, что способен на такое, когда стоял на берегу моря, мокрый и дрожащий, и смотрел, как полыхает подожжённая им «Светлоликая Гилас». Тогда ему казалось, что это – предел, и потому он ощутил облегчение. Сейчас он знал, что предела нет. И это пугало.
– Сван, скажи, если бы ты тогда знал, что я на это способен, ты бы меня отпустил?
Лорд Вайленте мало изменился за эти годы – разве что отпустил бороду, которую успела побить седина. Улыбался он всё так же скупо и неохотно, и тем ценнее была его искренняя усмешка, которой он одарил своего шурина, хлопнув его по плечу.
– Смеёшься? Знай я это, я бы не дал тебе уйти. Я бы отдал тебе все свои копья и помог бы всем, что было бы в моих силах.
– Ты пошёл бы за пятнадцатилетним вождём? – рассмеялся Эд.
Вайленте не рассмеялся в ответ.
– Ты единственный из нас, кто оказался на это способен. Даже Одвелл не ходил на Сотелсхейм.
«И именно этого вы ему никак не могли простить, – мысленно закончил Эд. – Его осмотрительности, его мудрости. Так же, как осмотрительность и мудрость Флейна отторгает вас от него. Вы и то, и другое почитаете за трусость. Ну что ж, вот мы и стоим у Сотелсхейма. Такие храбрецы».
– Сван, расскажи мне про Алисию. Как ей живётся?
Когда они встретились под Иторном три месяца назад – Вайленте вместе с ещё несколькими септами Одвеллов нагнал армию Эда и вступил с ним в короткие переговоры, завершившиеся объединением их войск, – Эд спросил только, где Алисия. Услышав, что она жива и здорова и осталась в замке Вайленте вместе с детьми, он на время удовлетворился этим и больше вопросов не задавал. Но он думал о ней, и в последнее время всё чаще – особенно после того, как выслушал от Роберта Тортозо подробный рассказ о Бетани.
Сван Вайленте пожал плечами.
– Про то у неё спроси. Не мне судить.
– Она всё ещё плохая жена?
– А, ты об этом… Нет, не такая уж и плохая. С годами поумнела.
– Право же, тебе повезло. С бабами это редко случается.
– Она тебя часто вспоминала. Она жалеет о том, что тогда тебя сдала. Нашего первенца мы назвали Адрианом.
Эд смутился. Он почти забыл это ощущение, и поспешно отвернулся, боясь, что покраснел. Он вроде бы избавился от этого неудобного свойства, но в детстве он легко и часто краснел – мать говорила, это оттого, что у него слишком тонкая кожа. Что ж, со временем его кожа успела огрубеть, но иногда, изредка, он снова чувствовал себя четырнадцатилетним мальчишкой, глупым, ранимым и беспомощным. «Ох, Алисия, –
