ступил следом и смотрел, как кучер выводит для господина коня – рыжего мерина, такого же упитанного и холёного, как и его хозяин. Интересно, что могло понадобиться этому хлыщу от леди Алекзайн? Неужели… неужели она чем-то больна? От этой мысли Адриан застыл. Она была такой бледной, и эти круги под её глазами…
– Загляни к Роджу, – крикнул Адриан, когда лекарь уже повернул коня к воротам.
– Что ты говоришь, мальчик?
– К Роджу загляни. К тому человеку, который… которого я вчера… – Адриан запнулся и решительно закончил: – Которого я поколотил.
– А, – лекарь криво усмехнулся. – Как благородно с вашей стороны, мой лорд. Но в этом нет нужды. Я ещё вчера осмотрел его, когда вы ушли. Это всего лишь вывих.
– Правда?
– Да. Оклемается через неделю.
И не успел Адриан высказать свою самую горячую радость и искреннее облегчение по этому поводу, когда пространство над обрывом рассёк крик:
– Помер! Помер!
Вилма бежала вверх по склону, путаясь в юбках и спотыкаясь. Адриан подумал, до чего же это неудобно для девчонок-прислужниц – носить такие юбки. Помер. Кто помер? Кто мог помереть, если лекарь сказал, что всё будет в порядке?
Вилма оказалась перед ним и вцепилась в его предплечье обеими руками. Её разные глаза были широко распахнуты, в них был страх, отчаяние, гнев и едва сдерживаемое злобное торжество.
– К-кто? – с трудом выговорил Адриан, не пытаясь её оттолкнуть; кучер и остановившийся в воротах лекарь внимательно наблюдали за ними. – Кто помер?
– Родж, – выдохнула Вилма. – Родж помер! Скотина эта! Помер совсем…
– От чего? – довольно резко спросил лекарь, избавив Адриана от необходимости выдавливать этот вопрос из себя.
– К колодцу с ночи пошёл, сушняк его замучил или что – а всё пить меньше надо было! Да рука-то одна, другую на перевязи носил – ну, и не удержал ворот одной-то рукой. Его, видать, рукояткой по роже долбануло, вот он и кувыркнулся в колодец. А дело ночью было, никто ничего не слышал – только утром увидели, а он уже и утонул…
– Да, – покачал головой лекарь. – Потрясающее невезение. Жаль парня.
– Не жаль, – прошипела Вилма и вскинула на лекаря взгляд, который не мог выдержать ни один человек на свете. Лекарь не отличался от других и отвернулся. Нахлобучил шляпу ниже.
– Незадача, – пробормотал он и выехал со двора, не удостоив Адриана словами прощания. Но тот этого не заметил. Он даже хватку Вилмы едва замечал. Он только думал о том, что она сказала.
Утонул. В колодце утонул. Рукояткой по роже долбануло. Одной рукой не удержать. А рука-то одна.
Из-за Адриана – рука одна. А другая на перевязи. Зажила бы через неделю.
– Он… ты не жалей его, – будто издалека, услышал он голос Вилмы. – Он подонок был. Он меня, когда я меньше была… а! к Мологу его… Не жалей. Слышишь? И меня не жалей. Мне-то что – я всегда в деревне всем несчастье приношу, это давно известно.
– Не ты.
– А? – она как будто удивилась, что он заговорил.
– Не ты, – с неимоверным трудом выговорил Адриан, высвобождая свою руку. – Это не ты… в ответе. Это я.
«Я всегда в ответе. За всё».
Не видя ничего перед глазами, Адриан развернулся и побрёл обратно в дом. У него болели костяшки пальцев.
– Миледи…
Она сидела у окна, в точности как позавчера, и читала книгу – ту же самую, может статься, что ту же страницу. Тысячу лет она уже так сидела и просидит ещё тысячу лет, неизменная, вечная, невозмутимая и прекрасная, как Гилас в своём чертоге.
– Миледи, – сказал Адриан, – я убил человека.
Она подняла на него глаза, и в них мелькнуло слабое, мимолётное любопытство.
Только любопытство и ничего больше.
– В самом деле? – спросила леди Алекзайн. – Как же это произошло?
Он рассказал. Она слушала, не перебивая и не кивая, глядя на него с прежней внимательной нежностью. Так мать слушала бы бессвязный лепет ребёнка о том, как здорово он провёл это утро. Адриан сам не знал, чего ждал от неё – страха, гнева, может быть, смятения, или пощёчины, или исполненного отвращения взгляда с приказом убраться вон… или, может быть, он ждал, что она обнимет его, прижав его лоб к своим коленям, и скажет, что он не виноват. Что он не в ответе, он ни при чём. Что это просто несчастная случайность.
– Вот видишь, – сказала леди Алекзайн, когда он умолк и поднял на неё взгляд. – Я же говорила.
– Говорили что, миледи? – с трудом выговорил он.
– Что ты можешь сделать всё, что угодно. Скажи, это ведь было легко? О чём ты думал, когда бил этого человека?
– Я его не бил! Я просто… просто угомонить его хотел, а он упал неудачно и… ну я ведь уже рассказывал вам!
– О, Адриан, – вздохнула Алекзайн. – Я знаю, что ты рассказывал мне. Но ты, увы, сам не понимаешь, что в твоём рассказе правда, а что вымысел. Поначалу всегда так.
– Но я не собирался его убивать!
– Конечно. Конечно, милый. Ты и не убил его. Что ты так смотришь? Разве ты воткнул этому человеку нож под ребро, или отравил его, или сломал ему шею?
Она действительно ждала ответа.
– Н-нет, – неуверенно проговорил Адриан, по непостижимой причине чувствуя себя загнанной в угол дичью. – Я только…
Он смолк, когда она встала и подошла к нему. И снова почувствовал, как впадает в оцепенение, стоит ей оказаться от него на расстоянии вытянутой руки – будто от неё веяло сковывающим холодом, но на самом деле это было так тепло.
– Ты обладаешь огромной силой. Тебе вовсе не обязательно убивать человека, чтобы убить его, Адриан. Довольно одной лишь несмертельной раны. И даже меньшего.
Внезапно он наконец понял, что ошарашило его в ней. Она говорила так спокойно, так деловито и уверенно, будто они были на уроке естествознания, и она лишь водила прутикам по внутренностям заживо вспоротого лягушачьего брюха. От этой мысли Адриана затошнило, и он сделал то, о чём ещё утром и помыслить не мог бы – он отступил от леди Алекзайн на шаг.
Кем всё-таки был этот человек, которого она приняла прошлой ночью?
– Но я же не хотел этого! – закричал Адриан. – Я не хотел его убивать! Я никого не хочу убивать! Всё равно как!
– Во-первых, вовсе не всё равно, – сурово сказала Алекзайн. – А во-вторых, это первое и главное, чему тебе придётся научиться в самом скором времени. Иначе ты не сможешь выполнить клятву, которую дал мне.
Упоминание о его обещании будто обухом огрело Адриана. Он не помнил уже, что и когда ей обещал, знал только, что это не те клятвы, которые можно нарушить. И он понял – только начинал понимать, – что, кажется, попал в беду.
– Чему мне придётся научиться? – хрипло спросил он.
Прикосновение её пальцев к его щеке было едва ощутимым, будто прикосновение паутины, слегка задевшей лицо.
– Хотеть, – мягко сказала Алекзайн.
И его так тянуло поверить ей. Сделать всё, как она просит, как она
Захотеть насладиться этим.
