достоинства.
Нескромность рыжего насмешила Шарпа.
— Почему вы никому не признались, что отдали «О’Хиггинсу» приказ вмешаться, когда атака запнётся?
— Такие вещи загодя рассказывать вредно. Снижает задор и расслабляет солдат. Кто полезет расшибать себе лоб, если можно переложить работу на плечи канониров?
— Сработали артиллеристы ювелирно.
— Абсолютно с вами согласен, мой дорогой Шарп! — внимание Кокрейна привлекла разломанная плита, — Чем вам так не угодила милая церквушка, мистер Харпер?
— Здесь похоронен Блаз Вивар. — объяснил ирландец, — Пару недель назад плита вынималась без труда, но потом поганцы залили её раствором.
Адмирал склонился над могилой, словно надеясь разглядеть в толще земли дона Блаза:
— Вам известно, почему люди жаждут быть похороненными рядом с алтарём?
— Нет. — стрелок никогда над этим не задумывался.
— В алтарях католических церквей обычно хранятся мощи святых…
Кокрейна прервал приход доминиканца в измазанной кровью раненых рясе. Безошибочно угадав начальство в шотландце, монах поспешил принести жалобу на учинённый Харпером разгром. Адмирал слушать его не стал, отправив куда подальше.
— Почему же, — таинственным тоном продолжил Кокрейн, — реликвии в алтаре так важны для усопших мирян?
— Не знаю. — сознался Шарп.
— Из-за того, мой дорогой подполковник, что произойдёт в день Страшного Суда.
Харпер подобрал заступ и принялся долбить щебень, бубня:
— Ну да, цемент. Что я говорил! Вот же пакостники! На кой чёрт было цементировать?
— Цементировали, — отклонился от темы Кокрейн, — потому что не хотели, чтобы вы его выкопали.
— А что там насчёт Страшного Суда? — напомнил ему Шарп.
— Наши братья во Христе, проклятые паписты, — люди разумные (мистер Харпер тому — яркий пример). Здравый смысл подсказал им, что, когда прозвучат трубы Страшного Суда, покойники вознесутся на небеса, но скорость у них будет разная. Грешников провинности потянут вниз, праведникам их святость, наоборот, придаст дополнительное ускорение. Оттого-то паписты и выгадывают местечко поближе к алтарю. Святые-то взмоют в небо с такой силой, что наверняка, поднимут за собой соседей.
— Они, что же, всерьёз рассчитывали, что цемент помешает дону Блазу воскреснуть в день Страшного Суда? — сердился ирландец.
Глядя на развороченную могилу, адмирал предложил:
— Давайте приспособим пленных откапывать гроб.
Повеселевший Харпер облегчённо воткнул лопату в щебёнку, а Кокрейн, распорядившись привести испанцев, спросил:
— Просветите меня, ради Бога, зачем вам везти покойного Вивара в Испанию?
— Выполняем волю вдовы.
— А, женский каприз. Надеюсь, моей благоверной не вздумается ничего подобного. Мне трудно представить себя, катящегося со сходней в бочонке спиртного, как страдалец Нельсон. С другой стороны, воскресения мёртвых ждать долго, а коротать века приятнее пьяным.
Адмирал, расхаживавший по хорам, остановился, выставил вперёд ногу, и звучно продекламировал, заглушив на мгновенье вопли терзаемых коновалами страстотерпцев:
— Тише, флейта, пой!
Чу! Наш павший герой
С поля брани зовёт снова в бой!
Его Милость раскланялся и осведомился:
— Кто написал?
— Наверняка, ирландец! — крикнул из нефа доктор, который, несмотря на фамилию МакОли, был родом с Зелёного острова.
— Неужели? — скривился Кокрейн, — Смыслите в поэзии, Шарп?
— Ни уха, ни рыла.
— Жаль. Попробуем по-другому.
Он принял ту же позу и разразился новой цитатой:
— «…Как истинный воин обрёл он приют, обёрнут в шинель, а не в саван…» Написано на смерть сэра Джона Мура. Вы его знали?
— Встречался.
Заснеженные холмы Галисии. На дальнем конце мёрзлой бугристой дороги, рассёкшей широкую долину, показались французские драгуны. Ряд заледеневших зелёных курток угрюмо ждёт врага. Дрожащий от стужи генерал-лейтенант сэр Джон Мур вежливо интересуется мнением командира стрелков, лейтенанта Ричарда Шарпа, осмелели ли французы настолько, чтобы сунуться под пули винтовок Бейкера? Тот короткий обмен репликами, как припомнил Шарп, состоялся незадолго до знакомства с майором Блазом Виваром.
— Мура схоронили на поле битвы под Коруньей. — произнёс Кокрейн, — И его любящую жену не посещала блажь выкапывать тело мужа и везти домой. Солдат должен покоиться там, где пал. Зачем же тревожить кости бедолаги Вивара?
— Весь их род похоронен в семейной усыпальнице кафедрального собора Сантьяго де Компостелла.
— Тогда понятно. Там же мощи Святого Иакова, а Святой Иаков будет взлетать в Судный День быстрее тихих чилийских мучеников. Летя за ним, Вивар, пожалуй, окажется на небесах раньше, чем мы с вами шмыгнем воскресшим носом и почешем воскресшую задницу.
— С вашей языческой религией, мой лорд, и вашим количеством прегрешений вы будете чесать воскресший нос и шмыгать воскресшей задницей в аду! — сварливо высказался из нефа католик МакОли.
— Э! Полегче там! Я всё ещё ваш командир! — с напускной суровостью прикрикнул на него Кокрейн, широко улыбнувшись.
Привели трёх испанских солдат и майора Суареса, столь радушно принимавшего поначалу Шарпа с Харпером. Майора привели по его настоянию: он собирался заявить официальный протест против использования военнопленных на земляных работах. Узнав Шарпа, Суарес потупился, а, видя, для какой работы потребовались пленные, сник. Кокрейн пригласил майора разделить потом с ними трапезу:
— Ваши товарищи-офицеры дали дёру. Мне было бы чрезвычайно лестно завтракать с человеком, нашедшим в себе мужество драться до конца.
— Увы, сеньор. — убито признался Суарес, — К стыду своему, я спал.
Майор взглянул на могилу Вивара и перекрестился.
— Скажите, сеньор, — вежливо обратился к нему адмирал, — Вы были здесь, когда хоронили капитан-генерала?
Испанец кивнул:
— Ночью хоронили. Яму рыли штыками.
— Ночью? Надо же. Ночью, это во сколько?
— За полночь. Потому и народу присутствовало всего ничего: отец Хосе да те, кого удалось с постели поднять.
Шарп вспомнил рассказ Блэйра:
— А мне говорили, что на похоронах была чуть ли не половина Чили.
Суарес пояснил:
— Была, только на заупокойной службе неделю спустя.
— Кто распорядился залить могилу раствором?
— Капитан-генерал Батиста, сразу после вашего… э-э… отъезда. Не знаю зачем.
