Лето вошло в полную силу. Акация зацвела и отцвела. Студенты схлынули; в пустых коридорах университета пахло почему-то цирком: опилками. Город раскалился, асфальт расплавился, ежегодный миллион отдыхающих прибыл и разместился. Сергей оформил — на этот незначительный факт следует обратить особое внимание! — и свой, и мой отпуск с шестого, как он сказал, июля.
Любое долгожданное событие обладает следующей особенностью: чем ближе подступает, тем нереальней кажется. Вечер перед отходом. Рюкзак собран; даже батарейку для фонарика в конечном счете добыть все-таки удалось. Паспорт, бумажник… как будто все. За вечерним чаем, убедившись в необратимости происходящего, домашние нехорошо молчат. Они-то поверили; зато я разуверился. Именно сейчас, когда суматоха сборов позади. К завтрашнему отплытию я равнодушен по той причине, что этого не может быть. И немного грустно немного жаль, что закончен период подготовки, суетливый праздник предвкушения…
Утро. Сбегать из дому нужно именно утром. Знакомые вещи спят, и часы, бьющие в столовой пять ударов, бьют их сонно. Еще раз: паспорт, бумажник… как будто все. Накинув лямку рюкзака, я напоследок оглядел свою комнату.
Я ошибся: вещи не спали. Прямо на меня, в упор, укоризненно смотрел письменный стол. На столе стопкой, с вымученной добропорядочностью, были сложены книги и папки. Одна из книг лежала чуть в стороне, красноречиво распахнутая на середине научного предисловия. В одной из папок прятались выкладки, так и не доведенные до числа, и некая рукопись, застрявшая на странице четыре. Строго говоря, стол мой был прав. Одумайся, говорил стол, еще не поздно! У каждого своя жизнь; твоя, настоящая, — здесь. Ведь ты и сам не знаешь, зачем тебе понадобилось это дурацкое путешествие…
Тут в коридоре зазвонил телефон: Сергей сообщал, что готов. Вероятно, со стороны это выглядело бы странно: в пустой комнате, с рюкзаком за плечами, приличный молодой человек вдруг показал письменному столу язык. Резко повернулся, вышел. Щелкнул дверной замок. В подъезде, как всегда, пахло жареной рыбой. Дворничиха тетя Ира не спеша умывала двор. Автобус номер пятьдесят подвалил к остановке. Час спустя мы с Сергеем сошли в Бурлачьей балке. Под обрывом блестел лиман, покачивались лодки, поджидало непонятнее будущее.
Нам все еще везло.
Толком познакомиться с командой в день отхода так и не удалось.
Эта сцена запомнится мне надолго. С причала на палубу «Гагарина» перекинуты сходни; по ним, тяжело дыша, движется вереница людей. На мостках толпятся провожающие и сочувствующие. В стороне, на берегу, потявкивает свора «шанхайских» собак. Они волнуются больше всех.
— Пока наш поход напоминает помощь голодающим Поволжья, организованную одесским яхт- клубом, — смахивая пот, говорит Сергей. Продуктов много, загружать их тяжело, но это работа осмысленная. Роль тушенки и джема в ходе будущего путешествия представляешь себе довольно наглядно. Противней перетаскивать канистры горючего, ящики инструментов, тюки парусины. Наконец, совсем непонятно предназначение мешка цемента и шести рулонов рубероида. В качестве заключительного аккорда мы переносим на борт восемь палок колбасы сервелат и… могильный памятник в виде треугольной плиты из нержавеющей стали. Соседи переглядываются. Собаки начинают подвывать. Спокойствие сохраняет только «Юрий Гагарин». Сверкая белой каютой, он стоит чистенький, подобранный, готовый к походу. Корпус немного наклонен, как при боковом ветре…
— Да он на дно сел! — вдруг восклицает Данилыч. — Видите, накренился? — И вот уже назад, на берег, перекочевывают канистры, цемент, рубероид… После этого судно вновь обретает плавучесть, а события разворачиваются стремительно.
Капитан взошел на борт и замер в неудобной позе. Он хотел казаться как можно легче.
— Теперь матросы… Даня… Саша… — Яхта все еще плавала.
— Отдать концы! — неожиданно скомандовал Данилыч, «Гагарин» отошел, а мы с Сергеем остались на берегу, возле груды балласта.
— Несите все это к плавмастерским! — донеслось с середины лимана. — На глубокой воде загрузимся.
До плавучих мастерских было метров триста. Дорога есть дорога, даже трехсотметровая. В дороге всегда происходит что-нибудь веселое. Отскочит колесо у тачки, и на ноги сыплется цемент; вылетит пробка из банки с керосином, и ноги опять чистые…
Наши действия заинтриговали Шанхай. На порогах куреней стоят люди. В основном это ветераны флота, люди непростой судьбы и непростого юмора. Стараемся не прислушиваться.
— Отдохнем… — Сергей втягивает воздух — чшшш? — как закипающий чайник. — Я судовой врач, а не грузчик.
Мы останавливаемся, смотрим на гладь лимана. На «Гагарине», кстати, тоже не скучают. Яхта снова сидит на мели. Аврал идет своим чередом и на суше, и на море.
Плавмастерские. Крепкий забор. Охранник категорически отказывается открыть ворота. В то же время он не препятствует, когда мы начинаем перетаскивать через трехметровый частокол ценные горючие и смазочные материалы. К такому способу передачи грузов на расстояние он давно привык.
«Гагарин» покачивается на глубокой воде фарватера, он, наконец, «отмелился». Теперь нужно пересечь борта двух сейнеров и прогулочного катера. К груди липнет рубероид. Пот пахнет керосином. Последние усилия… Рубероид — на палубе.
— Заводи мотор! Отдать концы! — К выполнению последней команды мы уже готовы. Яхта не движется: на мели винт намотал водоросли. Капитан смотрит на Сергея. Бортовой врач успел проговориться, что когда-то он занимался подводным плаванием. Теперь, проклиная свою болтливость, Сергей лезет в холодную воду.
— Дайте нож! Маску! — доносится из-под кормы. Шанхай в восторге: операция проходит успешно. На недостаток внимания мы пожаловаться не можем:
— Иди посмотри на этих козлов, Витя… Витя!
— С-с-пирту… — дрожа, хирург-подводник влезает на борт, делает неверный шаг и спотыкается о черный рулон рубероида.
— Пять г-греков в Оч-чаков везут р-рубероид, — изрекает он.
Это явное вранье. Стуча мотором, яхта идет к выходу из лимана и уносит на себе, согласно Судовой Роли, двух Кириченко, Нестеренко, Пелишенко и Осташко. Национальный состав команды строго выдержан.
Но никто не возражает: греков так греков. Главное в том, что «греки» наконец выходят в море.
Мы вышли в море, и суета отъезда сразу отодвинулась, забылась. В море был небольшой ветер, короткая волна закипала пеной. Несмотря на грохот мотора, возникло ощущение тишины.
Я плохо помню этот первый переход от Ильичевска до Очакова. «Скатили» (облили) палубу; ее дерево под босой ногой влажное и теплое, словно кожа морского зверя. Сидим под стакселем; он отбрасывает странную, двойную тень — задерживает и солнечные лучи, и ветер… Из новых впечатлений — это все. В начале пути срабатывает какой-то предохранительный клапан: воспринимаешь не то, что ново, а скорее вещи обыденные, но деформированные, сдвинувшиеся с привычных мест.
Ильичевск, а потом и знакомая панорама Одессы скрылись за кормой. Последними исчезли трубы Пересыпи, на которые удобно править, возвращаясь с рыбалки. Сергей возится в каюте — стелит койку, устраивается. Сквозь квадратную дыру люка мне видна его сухая, аскетическая спина. Лег. Теперь виден живот, небольшая доброкачественная припухлость, довольно неожиданная на этом долгом костистом теле… Покряхтывает — что-то не так. Встает, перекладывает парус, заменяющий матрац, ложится и теперь от удовольствия даже постанывает. Все эти действия вполне в духе Сергея и как раз поэтому интересны. Каким он будет, мой старый друг, в новых условиях путешествия? И каким буду я сам?
«Гагарин» еще не вышел из вод Одесского залива. Тут все знакомо: ветры — широкий, «с угла», «молдаван», течения, в том числе «донка», при которой может прийти замор; породы оседлой и проходной «белой» рыбы; признаки погоды, сезонный окрас воды… Когда-то мне казалось, что я неплохо знаю Черное море.
