А потом наконец познакомились и с Очаковом. Музей Суворова располагался в бывшей церкви. Церковь, в свою очередь, была переделана из мечети после Кинбурнской виктории, а теперь над ее куполом виднелся флюгер, на флюгере — звезда. Сам Александр Васильевич, сухонький, на невысоком постаменте, зажимал рукой рану на боку. Другой рукой он указывал в сторону косы, где двести лет назад шел бой. Сорок лет назад с помощью азиатской хитрости, похожей на суворовскую, на косу был заманен и разгромлен десант немецкий. В музее были составлены в пирамиду кремневая «фузея», трехлинейка и карабин. Недалеко от бронзовой пирамиды ядер с орлом на вершине — памятника бригадиру Горичу — стоял на мостике броненосца лейтенант Шмидт. Это был Очаков большого славного прошлого.
И был современный Очаков, зеленый и провинциальный, центр небольшого хлеборобного района, город рыбаков. Под заголовком местной газеты отмечалось, что она «під час жнив виходить щодня». Стенд рыбозавода обещал увеличить выпуск продукции на пару тысяч «условных банок». Поверх заборов на улицы переваливалась тучная зелень, и шлепались на тротуар переспелые вишни.
— Не похоже, честно говоря… — задумчиво сказал Сергей.
— Что «не похоже»?
— Что какие бы то ни было грядущие времена вторично назовут «очаковскими»…
Странна вообще судьба этих городов — Азова, Очакова, Измаила, Аккермана. Когда-то это были ключи к морю, крепости, запиравшие устья больших и великих рек; стратегические узлы, за каждый из которых напряженно боролись две империи. Ни один из них впоследствии не сохранил военного значения, ни один в дни мира почему-то не стал крупным портом. Но кажется — они и не жалеют о былом величии. Всего насмотревшись, все испытав, города, как старые мудрые люди, приобрели и ценят одно: тишину.
— …Баклаша! Иди чисть картошку! Иди… чисть… КАРТОШКУ!!!
Нарушая заслуженную тишину Очакова, крик Сергея плыл над Днепро-Бугским лиманом.
Согласно указаниям Данилыча, после обеда команда собралась на борту яхты. Капитан объявил: пограничники дали «добро» до Железного порта. Переход предстоит большой, нужно приготовиться: набрать свежей воды, сварить на весь завтрашний день борщ…
— Каррр… тошкуу!! — неслось над лиманом. Сергей взывал ко мне, используя студенческую кличку Баклаша, происхождение которой мы оба успели забыть.
Я стоял на берегу у крана. Афоризм управдомов гласит: «Струйка воды толщиной в спичку дает утечку 480 литров в сутки». В этом я убедился воочию, набирая тридцатилитровый бочонок-анкерок в течение полутора часов. За это время крик Сергея надоел даже памятнику Суворова. Судовой врач, несмотря на свой рост, не отличается мощным сложением. По-настоящему могучи у него две вещи: нос и голос. Первый обременяет только самого Сергея; но вот голос, в сочетании с полным отсутствием слуха и умением играть на гитаре, небезразличен и для окружающих. Как хорошо, думал я, что гитару вместе с фотопленкой он тоже забыл! Крик с борта неожиданно усилился: теперь в нем можно было разобрать и «вот оно» Данилыча, и «ше такое?!» Дани. Судя по отголоскам, мастер по парусам хотел получить увольнительную, чтобы сходить на танцы. Капитан возражал. Шла подготовка к завтрашнему выходу, рождались традиции…
Вечерний, прощальный чай пили снова у тети Пати. Потом она вышла на берег нас проводить.
Уже смеркалось. Когда «Яшка» по своей челночной системе доставил последнего из нас на борт «Гагарина», одинокую фигурку Клеопатры Даниловны с трудом можно было разглядеть в тени обрыва. Но по воде вечером видно лучше; тетя Патя наверняка различала силуэт яхты на подернутом рябью лимане, и черную тень строящейся дамбы, и буи фарватера, ведущего к проходу в море. Привычное одиночество?.. Не знаю. Меня мучила, раздражала догадка: кроме лоции и «выходных створов», эта пожилая женщина знает что-то еще, мной накрепко забытое, нечто такое, что я знал в детстве; знал, да забыл… Рядом со мной шумно вздохнул Данилыч.
— Давайте ложитесь. Завтра подниму рано. Завтра большой день, вот оно.
Капитан был прав. Завтра — первый переход «без берега» до Тендры, завтра начнутся глухие, заповедные углы моря, лежащие в стороне от обычных судовых путей. В сущности, завтра по-настоящему и начнется путешествие.
Ночью каюта похожа на камертон. В борт над самым ухом звонко стучалась днепро-бугская рябь. Щелкала по мачте «Гагарина» какая-то снасть.
— Интересно, — спросил в темноте Сергей, — почему люди едут отдыхать в Одессу?.. По-моему, в Очакове лучше. Спокойней…
Я не ответил. Вечерний бриз над лиманом уже стихал: снасть щелкала по мачте все реже и размеренней. Этот звук ритмизовал ночь. С фарватера донесся одинокий рев выходящего в море судна. Мы с Сергеем оба несентиментальны; нам по тридцать лет, за свою треть века мы немало поездили. И все же, как в детстве перед рыбалкой, нам обоим не спалось в эту ночь. Путешествие только начиналось, и Дух Приключений, навалившись на каюту, жарко дышал в приоткрытый люк.
— Вот что я надумал, Баклаша: мы будем вести дневник, — сказал Сергей уже после полуночи. Я улыбнулся: наши мысли совпали.
— Сам подумай, — продолжал судовой врач, — люди прочтут дневник, так?.. Узнают, что в Очакове спокойней, поедут в Очаков. И тогда спокойней станет в Одессе.
Глава 3 Запущенная коса
Капитан поднял нас ровно в четыре. Молча, на ощупь, съели по два холодных скользких бутерброда. Было еще темно, когда «Гагарин», сонно стуча мотором, пошел к выходу из Днепро-Бугского лимана. Даня и Саша после подъема якоря легли досыпать. Мы с Сергеем заступили на свою первую вахту.
Все утро я находился под впечатлением следующих двух обстоятельств. Первое: чтобы завести мотор — тракторный дизель Т-40, - нужно щелкнуть красным рычажком и нажать кнопку «пуск». Второе: курс на Тендру 170, но мы будем держать 165, потому что у «Гагарина» есть тенденция уваливать вправо. Подобные факты могут радовать только профанов; к счастью, мы с Сергеем были именно профанами.
В это утро я вспомнил о своей давней и короткой карьере альпиниста. Все-таки самый первый сезон в горах был и самым лучшим. Читая о покорении сверхсложных вершин, о восхождении на восьмитысячники, я всегда потом думал: а как бы написал об этом семнадцатилетний городской мальчик? Существует понятие «замыленный глаз». Когда во время войны нужно было подсчитать число огневых точек противника, приглашали разведчиков с соседнего участка фронта. Свои не годились: они многого не замечали, у них был «замыленный глаз». Иногда приглашали даже не профессионалов, а разведчиков-дилетантов. Вот чего не хватает книгам о горах, думал я, — дилетантства. Вчера мы с Сергеем решили вести дневник; и я с гордостью понимал, что чего-чего, а уж дилетантства в нем будет хоть отбавляй…
Облачный рассвет зафиксировал отсутствие берегов. Солнце долго барахталось в дымке, море было выдержано в приглушенных пастельных тонах.
— Чарку тому, кто первым увидит маяк! — объявил капитан, и вахта облепила мачты так густо, как только может облепить две мачты вахта из трех человек.
— Вот оно! — в среднем роде определяя навигационное сооружение, закричал Данилыч. — Северный Тендровский!
— Где? — недоверчиво спросил я. Обещанная чарка ускользала. Прошло полчаса.
— Ну глаза у старика… — наконец уважительно прошептал Сергей. На горизонте медленно проявлялась вертикальная черта. Вышло солнце; на заискрившейся молочно-голубой фотобумаге преступили контуры домов. «Гагарин» повернул, обходя оконечность косы, и я почувствовал, как яхту
