— Километров двадцать. А может, меньше. Меньше. Километров двенадцать. А может, меньше… Меньше. Километров шесть.
Интересно, знаю ли я все же, где мы?! Нет, в таких условиях я Дону не навигатор!
Да как тут найдешь нужные слова, если все время отвлекают! Нет, я в таких условиях Дону не певец…
Заводь полукругом вдавалась в берег. В ней шло медленное, едва заметное вращение воды. От Дона нас отделяла огромная, черная, древняя коряга. Киль «Гагарина» коснулся дна, но теперь яхта была надежно прикрыта от любых судов, сбившихся с ночного пути.
Закат совпал с ужином. Допивая чай, мы смотрели как багровый диск солнца, шипя, погружается в Дон.
Возле уха прозудел первый комар. Замершую поверхность воды разорвал тяжелый всплеск. И пошло: на берегу грянули кузнечики, подхватили лягушки, а всплески раздавались все громче, все смелей, все ближе к борту. Это была рыба. Я многозначительно посмотрел на Сергея и неумело взял в руки спиннинг.
Я не люблю техники. Вонь бензина, паутина блок-схем вызывают у меня эстетическое недоумение. С другой стороны, я люблю рыбалку и двадцать семь лет не усматривал никакой связи между этим атавистическим спортом и умением читать чертежи.
Зимой мне стукнуло двадцать восемь. Так называемые «друзья» подарили мне спиннинг — складное удилище и безынерционную катушку «Дельфин-8». К дельфину прилагалась инструкция. Я открыл первую страницу, увидел что-то вроде чертежа карданного вала — и сердечно пожал руки гостям. Саму катушку я осторожно положил на письменный стол. Всю весну она там и пролежала. Писал я теперь на кухне.
Перед отплытием на «Гагарине» я встретил еще одного «друга» — бывшего однокурсника по фамилии Лялин.
Лялин — рыбак, спиннингист, знаток блесен и завсегдатай речных излучин, черт бы его побрал. Он не мог пройти мимо того факта, что я буду проходить Дон, Волгу и Волго-Донской канал.
— Богатейшие места! Как собираешься ловить — удочкой? А наживка?
О таких деталях я не задумывался. На реке я рыбачил всего один раз. Меня разбудили в четыре утра, дали в руки удочку, надели червяка и сказали:
— Теперь плюнь, забрось и гляди на поплавок. Я забросил, смотрел до шести утра, потом плюнул, снял червяка, отпустил его на волю и лег спать.
— Наживка будет, — бормотал я. — Мормышку накопаем, хлеба намнем… еще мотыль какой-то бывает…
— У тебя спиннинг есть? — презрительно бросил Лялин.
— Есть.
— А блесны? — Короче говоря, добряк Лялин снабдил меня и блеснами, и пухлой книгой М.М.Матвеева «Спиннинг. Первые шаги».
Книгу я прочел с удовольствием. Во-первых, я с гордостью узнал, что мой «Дельфин-8» — чуть ли не самая лучшая катушка; сообщалось, что она «проста и надежна в обращении». Далее перечислялись преимущества ловли спиннингом эстетические (чистота, спортивность) и меркантильно-рыбацкие («на спиннинг ловится преимущественно крупная рыба»). Автор был ловкий малый. Он так доходчиво пояснял, что прибрежный камыш — место засад щуки, так нежно говорил о гидродинамике вращающейся блесны, так тонко вникал в психологию окуня… Литературный талант сделал свое дело: ловля спиннингом показалась мне занятием, доступным человеку молодому, крепкому, с высшим образованием.
Вскоре после входа в Дон я сел и за каких-нибудь три часа намотал лесу на «безынерционную бобину». Что такое леса, я знал, что такое бобина, догадывался; но «завязать лесу на шпонке у основания бобины самозатягивающимся узлом» — это для физика-теоретика проблема. В конце концов я завязал бантик на какой-то загогулине, с уважением подумав — вот она, шпонка! Снасть была готова.
И настал великий миг. Погожим комариным вечером, в тихой заводи за корягой, я неумело взял в руки спиннинг. У меня было две универсальных блесны, одна утяжеленная, окуневая, одна облегченная, жереховая, и две каких-то эмалированных. Какую надеть? В темной воде плескала рыба. Может, это был жерех — а может, и щука. Я прицепил на конец лески универсальную блесну и сделал первый, неожиданно далекий заброс — метров на семь.
— Ого! — позавидовал Сергей. — Для первого раза неплохо.
Для меня это было просто здорово, но для рыбы маловато — она плескала метрах в десяти и ближе не подходила. Я забросил еще раз, потом еще, еще и еще…
Настала тихая звездная ночь. Данилыч задрапировал каюту и что-то ласково ворковал о невыключенном газе. Даня у бушприта прильнул к звездам. Рядом он установил керосиновый фонарь и разглядывал то карту, то саму натуру звездного неба. Он даже не вздрагивал, когда мимо лица проносилось жало щучьего тройника.
По-видимому, первый заброс должен был остаться наилучшим. На него ушло все пресловутое везение начинающего рыбака.
Мне мешало решительно все: мачты, шкоты, гик грота. Трудно отдать предпочтение какой-нибудь одной детали оснастки. Все они внесли свой посильный вклад. Крючок блесны побывал в каждой веревке. Он пронзал и резину кранцев, и дерево фальшборта. Непрерывно почесываясь от комариных укусов, размахивая удилищем, я плясал по палубе, как шаман, пытающийся выгнать из Дани злого духа астрономии. Сергей подавал советы и просил «дать покидать». На плавучем кране раздался смех: там ребятишки вытащили еще одну рыбу.
С наступлением темноты прелесть ловли спиннингом возрастает. Блесны я теперь не видел. Для заброса этот факт особого значения не имел: блесна выбирала путь независимо от моего желания, она обладала свободой злой воли. Зато теперь, подматывая лесу, я засекал момент окончания подъема по тому звону, с которым блесна застревала в переднем кольце — «тюльпане» — удилища. Вынимать тройник из желудка пойманной щуки наверняка было бы легче.
А затон кипел. За бортом не прекращался таинственный, приглушенный, волшебный плеск крупной рыбы. Я человек мирный. Но если б в ту ночь мой взгляд, устремленный на воду, мог убивать — ни один пескарь не увидел бы больше солнца.
Даня ушел спать. Сергей тоже укладывался — на моем матраце, потому что его матрац я проколол. За последние полчаса у меня сорвались три блесны. Я бросал их с такой ненавистью, что они покидали леску и присоединялись к сонму метеоров, чертивших огневые знаки во тьме.
Наконец я утопил саму катушку. Она выскочила из зажимов и жабой плюхнулась за борт. Я взялся за леску, вытянул все сто метров, на конце которых висело дьявольское единство бобин и шпонок, смял все это комом и засунул под матрац. Все уже спали. Я осторожно залез в каюту, взял с полки книгу апостола спиннингизма М.М.Матвеева… У борта «Гагарина» раздался еще один всплеск.
Когда мы покидали затон следующим утром, в прощальном прыжке над водой поднялась гладкая, черная, обширная спина. Это было последнее «прости» тихого омута.
Все это было уже давно, читатель. Говорят, сейчас низовье Дона окончательно отравлено промышленными отходами. Я не был там со времени похода на «Гагарине», и, как всегда в таких случаях, мне трудно представить, что мой «тихий омут» стал по-настоящему тихим. Мертвым.
Самодовольная трескотня мотора по утрам звучит мягче. Надо же и совесть иметь. Тишина вокруг, безветрие, легкий пар над водой. Еще толком не рассвело, спит приютивший нас затон, спит непойманная рыба. На плавучем кране тоже спят. Говорить в этот час хочется шепотом, что-нибудь нежное:
— Милая… Вон звездочка упала… Росы сколько…
Дивное время. Даже мотор стучит хоть и нагловато — это в его природе, иначе не умеет, — но вполголоса все же. Чувствует. А может, еще не прогрелся…
Вот теперь прогрелся. Чах-чах-чах-чах!! Ни черта он не чувствует. И милой рядом нет, а есть шкипер, мужчина в трусах и с волосатой грудью. Вставай! Держи румпель! Вари обед! Эй, на заправщике!!! На буксир, не возьмете?
Плавучий бензозаправщик был пришвартован к ржавой барже, стоявшей на якоре. Этот тандем был
