неподвижен; по поскольку рядом крутился буксир-толкач, оставалась надежда, что когда-нибудь он двинется.
В ответ на призыв Данилыча палубу заправщика украсила странная фигура. Монументальный живот облекала когда-то голубая майка. Ниже свисало то, что когда-то было штанами. Туловище было увенчано багровым лицом широкого профиля. Маленькие глазки уставились на нас с непонятным томлением.
Данилыч приветственно взмахнул багром.
— Вы куда, ребята? — обратился он к лицу во множественном числе. — До Волгодонска не подбросите?
Лицо, чей профиль напоминал фас, радостно закивало. Мы подошли поближе.
— Степаныч! — хрипло отрекомендовалось лицо, приняло швартовый конец и, держа его в руках, тревожно осведомилось:
— У вас выпить найдется?
Чувствовалось: если мы ответим «нет», Степаныч немедленно отдаст концы в воду. Мы ответили, что найдется, и он тотчас закрепил петлю на кнехте баржи. Удивительное лицо просветлело, вернее, сделалось из темно-бурячного светло-бордовым.
— Вчера был День Флота… нет, позавчера. Вчера у меня горючка кончилась. Солярка и вообще, — туманно объяснял Степаныч. — Сижу с пустыми танками, а душа требует. Наливай.
Пообещав нам ту самую солярку, которая вчера кончилась, хранитель горючего удалился. Стакан со спиртом, зажатый в его кулаке, казался рюмочкой.
— Впервые я могу безошибочно определить нашу скорость, — похвастал Сергей, когда мы простояли около часа.
— Да? И какая же она?
— Скорость ноль! — изрек он, но опять ошибся: как раз в этот момент буксир запыхтел, и мы двинулись.
— Сходите за горючим, — сказал капитан. Команда промолчала. Данилыч вяло махнул рукой:
— Ну ладно. Пусть хоть немного жара спадет.
Жарко было все эти дни, но сегодня что-то особенно. Сколько градусов — тридцать восемь? Сорок? Термометра у нас нет, да и само понятие температуры кажется неподходящим. Такой зной нужно измерять в единицах мощности. Лучи солнца расплющиваются на палубе. Их вдавливает в каждую пору дерева, в каждую пору кожи. Поверхность реки прогнулась. Мухи не летают, а ползают в тени. На буксире, на заправщике, на барже — ни души.
«Яшку» мы укрепили на корме яхты. Бортами он опирается на леера, под ним небольшой клок тени. Помещается тут полтора человека, остальные два с половиной изжариваются. При желании можно сменить сковородку палубы на духовой шкаф каюты и там испечься.
Лежа под лодкой, шкипер второй час читает книгу Манкина «Белый треугольник» — в те минуты, когда просыпается.
— Ну как, Данилыч? Хорошо пишет? Храп капитана прерывается:
— Отлично! И яхтсмен он отличный. Такой дневник и вам бы написать, вот оно. Учитесь!
Впрочем, и о нашем дневнике капитан самого высокого мнения. То он, то Даня просят что-нибудь прочесть. Мы повинуемся охотно, с наигранной скромностью.
— Нравится?
— Зашибись! — говорит Даня и опять берется за астрономию. Я так и не научился распознавать, что кроется за этим «зашибись» — одобрение или конкретный совет молодому автору.
Данилыч ничего не говорит. Под лодкой снова слышен храп.
Мы пьем много воды. Горло жадно всасывает теплую, липкую от долгого хранения влагу. Вода испаряется, не доходя до желудка, во всяком случае, исчезает бесследно. Мы даже не потеем. Через минуту опять хочется пить.
Облитая забортной водой, палуба шипит. Лужи на ней исчезают, как плевок на утюге.
Жара укорачивает время. Жара удлиняет и запутывает мысли. Собственно, даже не мысли эти длинные, бесцельные раздумья, извилистые, как река, и тягучие, как повороты русла. Мы как-то забыли о том, куда и зачем идем. Все проглотил Дон. Остался один Дон. Запомню ли я Дон? Запомню, надолго запомню: но если увижу эти места без солнца, в безветренную погоду — не узнаю, пожалуй. И я долго раздумываю над тем, как хорошо бы прожить вот здесь, на углу зеленой протоки, весь год, познать все ипостаси реки, увидеть ее во льду, увидеть ледостав и ледоход, дождливую, зыбкую осень. Я мечтаю о будущем холоде протоки с удовольствием, долго — пока она не скрывается за поворотом. Нет, дорога лучше. Только в дороге дано увидеть сотни проток и тосковать по каждой.
— Ну что, сходите за соляркой? — снова спросил Данилыч. — Уже не так жарко.
Мы этого не заметили, но идти надо.
Степаныч на своем заправщике мирно спал. Сергей закашлялся, Даня погремел канистрами…
— А, это вы? Погодите, сейчас…
Роли изменились. Степаныч был уже не просителем, а хозяином. Он выглядел лучше и теперь напоминал заурядного гипертоника с рожистым воспалением.
— Вишь, как я люк открываю? Чтоб искры не выбить, осторожно надо. Закурить не найдется?
Остатки солярки скопились на самом дне глубокого танка. Ведро, опущенное на веревке, сразу же за что-то зацепилось. Я полез его освобождать. Внутрь вел узкий, крутой трап. Внизу было темно и душно. Казалось, чихнешь — насыщенный горючими парами воздух взорвется.
— Спички дать? — закричал, заглядывая в люк, Даня.
— Давай, а то ни черта не видно!
Этого диалога Степаныч не вынес и разыскал помпу — чего мы, собственно, и добивались. Через полчаса все баки «Гагарина» были полны солярки, а вскоре с ответным визитом на яхту прибыл Степаныч. В кулаке он зажимал стакан.
— Нальете? — Вопрос звучал утвердительно. По палубе буксира прошли две девушки.
— Привет, Валечка! — закричал Даня. — Заходи в гости!
— Не, спасибо. Мы загорать идем.
— Сгоришь! Или сглазят.
— Ничего! — Хихикая и оглядываясь, девицы удалились. Из открытого трюма баржи поднимался конус песка — чем не пляж? Мастер по парусам загадочно хмыкал. Когда же он успел познакомиться? С яхты Даня не сходил, девицы раньше не появлялись… Старею. Когда-то такие вещи не казались загадками.
— У нас нет карты Цимлянского моря, — заявил Данилыч.
— Можно на буксире переснять. А надо ли? Какое-то водохранилище, Цимла…
— Надо! Цимла Цимлой, а море морем. Вот оно.
Мы с Сергеем взобрались на мостик буксира. Капитан толкача был сама любезность. Карту? Пожалуйста. Калька, карандаши — все найдется. Речные моряки — тоже моряки.
«Тоже…» Мы, яхтсмены без году неделя, чувствовали себя мальчишками перед седым капитаном. А для него, видавшего добрых три десятка навигаций, важно было одно — «ребята с моря». Он как бы оправдывался, рассказывая о трудностях апрельских рейсов по Дону, когда еще не весь лед сошел, о затяжных восточных ветрах, о короткой, «непроходимой» зыби Цимлы. «Не море, конечно, но…»
Меня интересовал один казус. Песок на Дону есть повсюду — каждые десять километров встречается земснаряд, занятый добычей этого ценного стройматериала. Большинство барж, идущих против течения, везли именно песок. Но и по течению везли его же! Мне казалось, что это еще одна загадка Дона.
Но для капитана сей парадокс не существовал. Из его объяснений я понял только одно слово — «Тонно-километры».
Сергей кончил переснимать карту. Мы немного постояли на открытом крыле капитанского мостика. Речные толкачи снабжены высоченной надстройкой. Шум мотора был здесь почти не слышен.
Прямо под нами рассекало воду длинное, сверху неожиданно изящное тело баржи. «Гагарин» сыновне приютился под ее боком. Желто-голубая река была видна на три поворота вперед. Сергей сделал несколько снимков. Потом, зимой, мы посмотрим на них и вспомним Дон — подстегнем память. Для всех прочих это будут просто картинки: река и лодка под боком ржавой баржи.
