продавец уехал?
Клавдия подошла, поздоровалась. Настасья Петровна, высокая, худая, хмурая, знавшая Клавдию, когда та еще в люльке качалась, спросила:
— Дочка-то пишет? Нынешние детки ведь не шибко родителев почитают. Уедут — и поминай как звали.
— Моя Валя не такая. — И Клавдия, неожиданно для себя, забыв об огорчениях, похвалилась: — К себе зовет. Пишет: приезжайте, без вас, мама, мне жить невозможно.
— Зовет как? В гости или на постоянное жительство?
— На жительство, — соврала Клавдия.
— Думаешь ехать? — не унималась Петровна.
В разговор вступила бабка, прозванная за свой хлопотливый нрав Клушей.
— А что тебе, Клавдия, ехать? Тебе и здесь не житье, а масленица. Что ни день, то, почитай, престольный праздник — гуляй, веселись, Геннадий всего припас.
Не успела уязвленная Клавдия придумать ответ, как появился Никодимушка.
Он собрал в горсть тощую, как клок грязной кудели, бороденку и дернул ее с такой силой, словно хотел оторвать напрочь.
— Да это, никак, Клавд
— Устарела я для невесты. Уж не помню, когда это и было, — сухо произнесла Клавдия.
— А это ничего. Это я к чему? У хорошей невесты каждая ночь первая… — Никодимушка подмигнул линяло-голубым слезящимся глазом.
Бабка Клуша чуть не задохнулась от смеха. Строгая Петровна прикрыла рот платком. Никодимушка уж скажет!
— Не по возрасту тебе, Никодимушка, такие слова говорить. Стыдно слушать. — Клавдия шагнула, но Никодимушка, растопырив руки, как это делают бабы, загоняя цыплят, не дал ей пройти.
— Мне стыдно? — закричал он тонким бабьим голосом. — Да если хотишь знать, моего стыда нет ни грамма. У меня младший сын постарше тебя, а я на пуховиках не вылеживаюсь. Определенно. Я работаю. От меня польза идет государству. Кукурузу не мое дело полоть, а позвали — пошел! Почему колхозу не подмогнуть? Я задаром колхозный хлеб не ем.
— А я в колхозном хлебе не нуждаюсь. Я хлеб на свои денежки покупаю.
— А на чьей ты земле фрукты-овощи разводишь? — кричал ей вслед Никодимушка. — Погоди, вот порешим на колхозном собрании, так тебя за милую душу выселят, как стопроцентный нетрудовой алимент.
Клавдия уже не шла, а бежала и чуть не до самого дома слышала его голос. Хлопнула дверью так, что на полке заговорили кастрюли.
Какое его собачье дело? И Петровна смолчала, не заступилась. Все это от зависти, что живет она лучше других.
Весной сорок первого года Клавдия с маленькой дочкой поехала погостить к тетке на Урал. Там и пережила всю войну. Может, и не вернулась бы она в родную деревню, не вызови ее больная мать в сорок шестом году. И тут повезло Клавдии: в выгоревшей почти дотла Дмитриевке всего с десяток хат уцелело, среди них — и ее.
Ну что же, каждому свое счастье…
Долго не могла Клавдия успокоиться. Все обиды припомнила. Вот совсем недавно пришла она в кино, а чей-то молодой голос крикнул: «Подвиньтесь, девчата, дайте место барыне».
Ушла из клуба, не дожидаясь, когда зажгут свет.
Пусть они сумеют прожить, как она.
А что, если и правда съездить к дочери, сначала в гости — все разузнать, а потом и совсем перебраться?
Несколько дней эта мысль не покидала Клавдию. Но отъезд со дня на день откладывала. Прежде чем что-то решить, хотелось повидать Матвея, поговорить с ним.
Повстречались они вечером. Клавдия гнала блудную телку. Матвей шел с поезда. Даже в сумерках она издали разглядела его рослую плечистую фигуру.
«Видно, в город ездил, ишь — в новом костюме», — подумала Клавдия. Теперь он носил протез, сразу и не заметишь, что нет ноги.
— Здравствуй, — сказал он.
Клавдия поправила косынку, выпустив на лоб волнистую прядь волос, одернула кофточку и спросила:
— На совещание, поди, ездил?
— Да. Вызывали председателей колхозов. Ну, а ты как?
Она насторожилась: может, знает, как ее высмеивают. Кто она теперь? Была мужняя жена, а стала — брошенка. И с нарочитой веселостью проговорила:
— Живу хорошо, ожидаю лучшего. Вот в город собираюсь… Зовут меня… Думка у нас есть — совсем в город перебраться. — Нарочно сказала — «у нас», пусть не считает, что она никому не нужна.
У Матвея дрогнули густые брови.
— Что же, это, пожалуй, и лучше.
Таких слов от него Клавдия не ждала. Надеялась: отсоветует, упрашивать станет, чтобы осталась…
— Избавиться хотите? — с обидой проговорила Клавдия. — Будто я у всех как бельмо на глазу.
— Да, как бельмо.
Клавдия взорвалась:
— А ты, товарищ председатель, принимай меры! Отбирай огород. — Клавдия стегнула телку и быстро пошла.
— Кланя, погоди! — окликнул ее Матвей.
Она не оглянулась. Кусала губы, чтобы не разреветься. Эх, Матвей, Матвей!..
Нет для нее удара больнее, чем от него.
…Всю ночь не сомкнула глаз. А под утро решила: поедет в город, приглядит там домишко. В деревне продаст, там купит. А если ребятам дадут хорошую квартиру, то и покупать не станет. Прибережет денежки на черный день. Но здесь больше не останется.
Утром стала собираться в дорогу. Напекла Валиных любимых крендельков, сварила клубничного варенья, зажарила курицу.
Петровна, которую Клавдия попросила домовничать, пришла в день отъезда, как только подоили коров. У старухи единственный сын работает в РТС, дома почти не бывает. Двое старших сыновей погибли на фронте. Тошно одной сидеть в хате, вот и ходит домовничать, кто позовет.
Она вошла, перекрестилась на пустой угол и села к окну, высокая, прямая, с желтым, как пергамент, лицом.
— Надолго собираешься?
— Там видно будет, — уклончиво ответила Клавдия. — Ну, а как сын? Жениться не думает?
— Пока что-то нет! А надо бы, — старуха вздохнула, — охота внучат дождаться. Гляди-ка, ты раньше моего бабушкой станешь.
— Рановато Вале. Пусть хоть маленько погуляет.
«Неужто уже в бабушки пора? — подумала с горечью Клавдия. — Я еще и жизни-то не видела. Только и знала, что огород да базар».
Старуха следила за сборами Клавдии недоброжелательным взглядом.
— Другие, которые уезжали, так обратно просятся.
— Негде жить, вот и просятся.
— В гостях хорошо, а дома лучше.
— Кабы в гости, а я, поди-ка, к своим еду.
