Африканцы смеются
Неправдоподобными массами красок, пылавшими под лучами яркого солнца, ослеплял яундский базар привередливых клиентов, сновавших у лотков. Женщины с бархатистой кожей шоколадного цвета в платьях, щедрая гамма цветов которых затмила бы даже радугу, на фоне диковинок тропической флоры выглядели феями из волшебной сказки. Крохотный ярко-красный стручок ошеломляюще горького перца пили-пили или пучок петрушки они вручали покупателю с такой покоряющей, доброжелательной улыбкой, будто продавали по меньшей мере узконосую долбленку-пирогу.
У одного из лотков я наблюдал за крестьянкой, с лица которой не сходила лукавая улыбка. Она то и дело перебрасывалась веселыми замечаниями с соседкой. Ее улыбка с коммерческой точки зрения была не совсем оправданной, так как вот уже полчаса никто даже не справлялся о том, почем нынче салат, которым торговала эта крестьянка. Наконец настала и ее очередь.
— Почем холера, сестра? — с серьезной миной справился долгожданный покупатель, немолодой человек в синей вышитой рубахе с круглым вырезом на шее.
«Сестра», ничуть не оскорбившись столь вольным обращением с ее товаром, хохотнула, прежде чем назвать цену.
С легкой руки одного из дикторов камерунского радио, участвовавшего в разъяснительной кампании по борьбе с холерой, салат был отнесен к злостным переносчикам этой болезни, а простой народ стал именовать салат холерой, впрочем отнюдь не отказываясь от него. Холера в Камеруне сделалась не столько предметом беспокойства и забот философски воспринимающих жизнь африканцев, сколько объектом шуток.
Перед началом футбольного матча между сборными командами Камеруна и Сенегала капитаны пожали друг другу руки.
— Произошел обмен холерой, — комментировал один из зрителей.
— Мосье, — заметил мне сторож одной из яундских вилл Годфруа Манга, когда я ему посоветовал пить только кипяченую воду, — нам то же самое твердят и по радио. Но в наших хижинах нет ни водопровода, ни газовых плит для кипячения воды, ни чайников, поэтому вещи, с вашей точки зрения серьезные, для пас превращаются в шутку. Что же нам делать, как не шутить?
«Холерный» юмор в конечном счете приобретает социальный подтекст.
Вечная живость, энергия и неувядаемость природы Африки сказывается на характере ее обитателей. Добрую шутку здесь ценят. На нее никто не обижается. Представить африканца, лишенного юмора, — все равно что «перепутать слона с антилопой» (пословица бети), вообразить манговое или апельсиновое дерево без плодов.
«Четыре вещи составляли представление о счастье в Верхней Вольте — спорт, любовь, музыка и танцы», — писал о своих предках вольтийский литератор Нази Вопи. Эти слова можно легко отнести к любому народу Африки. Африканцы никогда не унывают. Анья, живущие в Береге Слоновой Кости, в районе Бваке — Абиджан, бесшабашно пляшут даже на похоронах. Семенящей, подпрыгивающей походкой с веселыми выкриками следуют они за телом усопшего. У динка, нилотского народа на юге Судана, умиравший, прощаясь с жизнью, распевал песни.
— Человек не умирает, а перебирается в мир всесильных предков, — объясняют эти люди, не верящие в «естественность» смерти. — Он воссоединяется с предками, которых мы любим и помним, становится нашим покровителем. Мы радуемся и тому, что среди нас жил такой достойный человек, как он, что свою честность, доброту и заботливость он оставляет нам в наследство, что теперь он будет хранить нашу деревню от бедствий и зла.
— Ну а слезы все-таки бывают? — поинтересовался я.
— Конечно, жаль на время расставаться с ним, особенно родственникам. Горе часто пересиливает, и появляются слезы. Но улыбок больше…
Уловив смысл шутки, мгновенно обрадовавшись ей, африканец смеется искренне, заразительно, хитро прищурив глаза, показывая пальцем на шутника, подмигивая ему в знак признательности. Смех и веселье — такая же старинная традиция, такая же непременная подробность быта, как и пальмовое вино или маниока у жителей побережья Гвинейского залива или храмы питонов в Южном Того.
По вечерам в деревнях бафия (Камерун) у одной из хижин, подражая взрослым, усаживаются в кружок малыши, и начинается состязание самых остроумных и находчивых.
… — С какого дерева никогда не опадают листья? — быстро задает вопрос один мальчик.
— С авокадо!
— Нет.
— С коросоли!
— Нет…
Неудачные ответы вызывают взрывы хохота.
— Пальма, — находится один из мальчишек, и его ответ награждают дружными рукоплесканиями, перекрывающими смех. (Листья пальмы не опадают, даже засохнув. Их обычно обрубают острым мачете.)
Конкурсы острословов среди взрослых мужчин ведутся издавна.
Старые, добрые традиции живы и сегодня. По вечерам в какой-нибудь глухой деревеньке Эбонг или Нкомету, примостившись в хижине для собраний, хрупком немудреном сооружении из соломы и тростникового частокола, мужчины внимательно слушают единственный на всю деревню трескучий транзистор, а затем обсуждают текущие мировые проблемы. Об одной беседе рассказывает Лукас, персонаж шутливой рубрики-диалога «Жан-Пьер и Лукас» в камерунском еженедельнике «Эссор де жён»:
«На днях вечером в деревне Кунга беседовали меж собой старики. Им внимала молодежь.
— Э-э-э… — посетовал один из молодых, — эти белые собираются нас убить новыми болезнями. Разве эту холеру знали раньше?
Укоризненно взглянул на жалобщика мудрый старик Квайеб и запротестовал:
— Что ты говоришь? Какое право ты имеешь на такие мнения? Разве ты ел, как мы, старики, змеиное мясо? Разве советовался ты, как мы, с шимпанзе? Плохо же вы, молодые, изучаете наши обычаи, если думаете, что до прихода белых у пас не было ничего своего, серьезного. Враки все! До белых у нас была своя местная холера, и называлась она „чупу“. До сих пор — разве вы о том забыли? — если кто хочет пожелать зла кому-нибудь, то говорит: „Чупу тебя забери“. Когда приходила чупу, народ Кунга запирал все входы в деревню, чтобы помешать распространению заразы. Знахари давали лекарства селянам и запрещали есть овощи. Нам говорят, что мы были дикарями. Допустим, по не настолько, чтобы не знать о холере».
В каждой шутке есть своя соль, и мудрейшим признается не шутник ради шутки, а тот, чей юмор наиболее едок и осмыслен.
Африканца легко обезоружить шуткой. К его неугомонному солнечному характеру приспосабливается даже сама католическая церковь. В Яунде на площади Нджомелен, что значит Аллея пальм, по большим праздникам и воскресеньям под открытым небом идет церковная служба. Ведет ее священник ни Клод Нгуму и его знаменитый хор, завоевавший главный приз на Дакарском фестивале негро-африканского искусства. На эту оригинальную мессу приходят и приезжают паломники из отдаленных деревень. На ней всегда много иностранных туристов. Однажды в день пасхи около трех тысяч человек запрудили площадь. Проповедь велась в виде непринужденной беседы с прихожанами. Пастырь в подтверждение справедливости священного писания вставлял в нее народные сказания и поэтичные легенды.
— Иисуса Христа распяли, ему было очень больно. Он так страдал… — стараясь быть предельно понятным, обращается Нгуму к пастве.
— И-и-и-и, — горестно отзываются молящиеся. Женские тонкоголосые вопли перекрывают мужские басы и звучат долго.
— Но не тут-то было, — вдохновенно восклицает проповедник. — Христос воскрес, ожил.
— Ха-ха-ха-а-а-а-а, — раздается общий одобрительный смех.
Затем начинаются песнопения. Они ведутся под мвет, балафон (африканский ксилофон) и другие
