— А ты… ты разве живой?..
— Пока да. Хотя оставаться таким рядом с тобой исключительно сложно.
Что-то в интонациях этого голоса, хоть он и по-прежнему оставался безликим, лишенным определенного тембра, показалось мне очень знакомым.
— Сергей?.. — раньше, пожалуй, чем окончательно вызрела догадка, спросил я.
— А то кто же? Не болтай. Не отвлекай меня. Держу тебя! Пошли!
И я, хоть так еще и оставался вне тела, почувствовал, как меня окутало чем-то мягким и теплым, а потом сжало, сильно, до боли, благодаря которой я вновь ощутил свою плоть, и дернуло. Дернуло так, что темнота вспыхнула вдруг мириадами звезд, которые закружились в бешеном танце, раздуваясь и распухая в яркие разноцветные огни, которые тут же снова взорвались и превратились вдруг в небо, смертельно уже надоевшее мне мрачное и тяжелое небо Зоны.
Я лежал на спине, запрокинув к небу лицо. Надо мной, стоя на коленях, склонился двоюродной брат. Одну ладонь он держал на моем затылке, другой вытирал струящийся по его лицу пот.
— Очнулся?.. — просипел он едва шевелящимися губами.
Я кивнул.
— Узнаешь меня?
Я снова кивнул.
— Как меня зовут?
— Сергей… — мой голос звучал едва ли громче, чем у него. — Сергей Шосин.
— Семью восемь?
— Нет. Сергей Шосин…
— Я спрашиваю, сколько будет семью восемь?
— Много, — выдохнул я. — Серега, перестань, у меня мозги не шевелятся!..
— Это точно, — пронзил он меня свирепым взглядом. И выкрикнул вдруг в полный голос: — А надо, чтобы шевелились! Всегда! А особенно здесь, в Зоне! Быстро отвечай — сколько будет семью восемь?!
— Пятьдесят шесть, — от неожиданности выпалил я, даже не задумываясь. И с благодарностью вспомнил Галину Александровну, свою первую учительницу, вбившую, оказывается, в меня таблицу умножения до уровня подсознания.
— Хорошо, — сказал брат уже более мягко, хотя по нему и было видно, что зол он на меня неимоверно. — Встать сможешь?
Я попробовал шевельнуть конечностями. Вроде бы все работало, неохотно, как и мозги, но тем не менее. И, чтобы не злить Серегу и дальше, я попробовал перевернуться на бок и подняться на колени. Получилось! Брат подхватил меня за плечи и помог встать на ноги.
Только теперь я увидел, что по-прежнему нахожусь возле забора. Его гофрированные железные листы были совершенно целыми. Совсем рядом торчала ажурная металлическая опора с пучком прожекторов наверху. Было уже довольно светло, и прожектора не горели. Впрочем, не горели они, и когда я выходил… по своему маленькому делу. Да уж, по-маленькому!.. Наделал я, похоже, таких больших дел!.. Или, благодаря Сергею, чуть не наделал. Сразу вспомнилось высказывание Анны, когда я прошлым утром тоже сходил, что называется, по-маленькому: «Ты бы еще на „электру“ поссал!» На «электру» — бог миловал, а вот на что-то еще, не менее опасное и уж точно более жуткое, я это все-таки сделал. Это было бы непередаваемо смешно, если бы не было так страшно. И стыдно! До тошноты, до невозможности стыдно!.. Особенно перед Анной. Может, она еще не знает? Может, стоит попросить Сергея, броситься ему в ноги и умолять, чтобы он не рассказывал о моем позоре девчонке?
Будто почувствовав что-то, я обернулся. Возле входа в бункер стояли Анна и Штейн. У нашей командирши был такой вид, что, будь у нее в руках ее любимая «тээрэска», она бы меня, наверное, расстреляла. И поделом! Как же мне теперь смотреть ей в глаза?
К счастью, увидев, что я в относительном порядке, Анна резко повернулась и скрылась в бункере. Штейн же, напротив, поспешил ко мне и подхватил под второй локоть — за первый меня уже придерживал брат.
— Как же ты так? Ну разве так можно? — запричитал ученый, когда они вдвоем с Серегой повели меня к двери.
— А что со мной было? — спросил я, только сейчас осознав, что действительно так и не знаю еще сути случившегося. То есть причину тому я, увы, хорошо уже понял, а вот следствия до сих пор оставались для меня покрытыми мраком. Меня даже передернуло, когда я вспомнил абсолютный мрак Пустоты, в которой мне только что довелось побывать.
Штейн собрался ответить, но вмешался Серега:
— Погоди, не сейчас. Мы ему общую политинформацию устроим.
У меня, как пишут в романах, сжалось и упало сердце. Раньше я думал, что это лишь не очень удачная аллегория, но сейчас я реально почувствовал, что оно именно сжалось и упало. Прямо под ноги, даже возникло непреодолимое желание наступить на него и разом прекратить все мои мучения — как нынешние, так и те, что мне вскоре предстояли. Но сердце, упав, видимо, куда-то откатилось, и желанную казнь осуществить не удалось.
Меня привели в нашу тесную «спальню» и усадили на койку. На противоположной кровати, отвернувшись от меня, сидела Анна. К ней подсел Штейн. А вскоре, с «дымящим» чайником в руке в комнатку вошел и профессор. Увидев меня, он горестно вздохнул, но ничего не сказал. Сел рядом с коллегой и разлил по стаканам чай. На столике уже лежал порезанный большими кусками хлеб с толстыми кругами колбасы.
— Позавтракаем?.. — неуверенно предложил Санта. — Молодому человеку обязательно нужно выпить сейчас крепкого чаю.
— Молодому человеку обязательно надо бы всыпать сейчас крепкого ремня, — буркнул Серега. Он определенно продолжал на меня злиться — и злиться по-настоящему.
Я опустил голову.
— Пусть все-таки выпьет, — сказал профессор уже строго. — Я бы рекомендовал ему еще и пару глотков спиртного.
— Ага, фужер шампанского ему и кремовый торт на закуску! — фыркнула молчавшая до той поры Анна.
— Шампанского нет, — прежним строгим тоном ответил ей Санта, — а вот водка имеется. Или спирт, на выбор.
— Нет!!! — завопил я. — Не надо водки! И спирта не надо! — Из глаз моих неудержимо брызнули слезы. — Простите меня! Простите меня, пожалуйста! Я никогда, никогда больше не буду… — Тут я запнулся и этим сразу воспользовалась наша вреднючая наставница.
— Что ты не будешь? Сс… это самое не будешь?.. В туалет ходить? А мочевой пузырь лопнет — ноги не ошпаришь?
— Не надо, Анна, — поморщился профессор. — Не надо так. Молодой человек уже понял свою ошибку. Меня только удивляет, почему он и впрямь не пошел куда следует — в туалет, а выбрался наружу?..
— Я заблудился… — всхлипнул я. — Перепутал двери спросонья.
— Но ведь когда ты открыл наружную дверь, ты понял свою ошибку? — встрял в разговор Штейн. — Почему же не вернулся?
— Я… Мне уже… — Чувствуя, что краска заливает мне лицо, я, словно решив заняться самобичеванием, как будто для того, чтобы мне стало еще более стыдно, озвучил вдруг все предельно откровенно: — Я уже не мог терпеть. Мой пузырь и правда был готов лопнуть. Вот я и…
— А к забору зачем было отходить? — всплеснул руками Санта. — Можно ведь было приоткрыть дверь и, даже не выходя, через щелочку…
— Я постеснялся, — продолжал откровенничать я. — Неприлично же вот так, возле двери…
— Молодой человек!.. — сокрушенно замотал головой профессор. — Дорогой мой Дядя Фёдор! В Зоне совсем другие законы приличий, поверьте мне. И пейте же наконец свой чай! — выкрикнул вдруг он приказным тоном.
От неожиданности я схватил стакан и сделал большой глоток. Чай оказался горяченным и я, разинув
