— Вот и ладно, — сказал брат. — Что, поедем за джипом? Там, правда, горючего нет, бак пробит. У вас есть канистра бензина?
— Канистра есть, — кивнул Штейн, — но мы сейчас заправляться не будем, по топи все равно на джипе не проехать. Так что мы его прицепим к вездеходу и дотащим сюда.
И мы поехали за нашим джипом. Собственно, ехать было недалеко. Сначала мы забрали из бункера колеса, а потом отправились туда, где оставили машину. К счастью, с ней ничего за время нашего отсутствия не случилось. Хотя следов вокруг, на мой взгляд, определенно прибавилось — неизвестно еще, дождалась ли бы она нас, не догадайся Серега ее «разуть».
Теперь он же водрузил и закрепил на оси джипа снятые колеса. Вытащил из-под моста бревно, опустил домкрат, а в это время Штейн сцепил оба транспортных средства тросом.
— За руль ты сядешь? — посмотрев на Сергея, кивнул на баранку джипа ученый.
— А можно… я?.. — вырвалось вдруг у меня. Вообще-то водить машину я не умел. Но здесь ведь не нужно было переключать передачи, выжимать сцепление, «газовать» и все такое — при езде на прицепе знай только рули да вовремя жми на тормоз!
Брат оценивающе глянул на меня, нахмурился, а потом вдруг махнул рукой.
— А садись! Только я рядом, идет?
Я расплылся в счастливой улыбке. То, что Серега будет сидеть рядом, меня даже успокоило. Брат запрыгнул на пассажирское сиденье и что-то проделал с рычагами.
— Езжай строго за мной, по колее вездехода, — сказал Штейн перед тем как забраться в кабину.
Я, продолжая улыбаться, закивал. Дескать, да-да, я готов ехать строго за тобой сколько угодно! Лучше бы я, конечно, поменьше лыбился, а побольше вникал в то, что мне говорят…
Но сначала все было просто замечательно. Когда я уселся за баранку, Сергей сказал, что поставил машину на нейтральную передачу, так что в моем распоряжении из органов управления будет только руль и педаль тормоза. Тормозить он велел не резко, а лишь при необходимости слегка притормаживать, чтобы не врезаться в наш тягач. Это все тоже было понятно, я даже слегка обиделся, что брат разжевывает мне столь элементарные вещи, будто маленькому.
Вездеход тронулся очень мягко, и джип покатился легко и плавно. Я крикнул «Ура!» и принялся рулить. Причем в самом буквальном смысле — стал поворачивать туда-сюда баранку. Джип послушно завилял. Мне стало совсем весело. Впрочем, ненадолго — Серега тут же сделал мне замечание:
— Зачем балуешься? Это тебе что, игрушка? Держи руль ровно!
Ровно!.. Ровно было неинтересно. Однако я прекрасно понимал, что братец мне резвиться не позволит — просто-напросто отберет руль, да и все. Но тут вездеход зачавкал по топкому месту и я решил схитрить — взять чуть правее, якобы опасаясь, что он забросает нас грязью из-под гусениц, что, в общем-то, и на самом деле было не лишено логики. И я, повернув направо, выехал из колеи.
Сначала мне показалось, что началось землетрясение — чем еще объяснить внезапно охватившую машину дрожь, я не знал. К тому же трясся не только джип — задрожало и закачалось, кажется, все вокруг. Раздался нарастающий гул. Вскоре звук стал настолько сильным, что я выпустил рвущуюся из рук баранку и зажал ладонями уши. Перед глазами все плыло, в том числе и размазанное, словно на фото без фокуса, белое лицо брата с широко раскрытой черной дырой рта. По-видимому, он мне что-то орал, но ужасающий по громкости шум глушил все остальные звуки. От дрожащего, расплывчатого мельтешения в глазах меня стало мутить. Я зажмурился. В том, что наступили последние мгновения моей жизни, я даже не сомневался. Только очень хотелось, чтобы все кончилось поскорей. И когда меня выдернуло с сиденья и швырнуло назад, я приготовился к смерти. Однако она почему-то не наступала. Вместо этого гул изменил вдруг тональность, взвизгнул железом по стеклу и затих. Тряска тоже прекратилась. Я приоткрыл один глаз и увидел перед собой спину Сергея. Сам же я валялся поперек задних сидений, и только тогда понял, что швырнул меня на них мой двоюродный братец, который сидел сейчас на моем прежнем месте, за баранкой.
Теперь вместо непонятного жуткого гула я слышал лишь родной и уютный рокот вездехода, который сначала стал тише, а потом и вовсе бархатисто заурчал на холостом ходу. Джип, дернувшись, тоже остановился.
Серега резко обернулся ко мне, и в первое мгновение мне показалось, что он снова лишился рассудка — настолько безумным был его взгляд. Но вырвавшийся из его рта поток матюгов и занесенный надо мной кулак недвусмысленно подсказали, что мое впечатление было обманчивым. Если брат и рехнулся, то это было явно иной формой безумия, не той апатичной и бессловесной, что страдал он ранее.
В ожидании удара я снова зажмурился. Единственное, что я сделал еще, так это закрыл лицо руками — увернуться в моем неудобном положении я, к сожалению, не мог.
— Стой! Матрос, стой! — услышал я вдруг голос Штейна. — Остановись, не надо!
— Да этот говнюк нас чуть не угробил! — зарычал брат.
Удара, впрочем, не последовало. Я отвел от лица руки, раскрыл глаза и, заизвивавшись червем, наконец-то изловчился сначала сесть, а потом раскрыть дверь и выскочить из джипа.
— Стой! — заорали в обе глотки Серега и Штейн, а потом уже только один ученый закончил: — Там аномалия, назад!..
Я оглянулся. Штейн стоял возле водительской дверцы джипа и крепко держал Сергея за плечи — это-то и спасло меня, видать, от фингалов и свернутого носа. Вряд ли он мог удерживать его долго, так что передо мной встала дилемма: погибнуть в беспощадных жерновах аномалии или стать жертвой Серегиных кулаков. С учетом, что на пощаду брата все же можно было надеяться, я выбрал второе и медленно, с опаской, вернулся к машине.
— Ты идиот, да?! — заорал Сергей, сбросив наконец со своих плеч руки ученого. Брата буквально трясло, но на меня он все же не кинулся, а продолжил орать, перемежая матерные слова просто обидными: — Ты совсем не понимаешь слов, урод ты…?! Тебе…, как сказали ехать?! Ты… уже меня своей ушлепистостью! Или ты…, специально…, мудрила ты питерская?!.. Так… в свой Ленинград и там… перед папой с мамой!.. Ты ж, гад такой, нас когда-нибудь всех тут…!..
— Ладно, Матрос, ладно, — стал успокаивать его Штейн. — Что-то ты совсем уж разошелся…
— Я разошелся?! А этот вот… этот… — брат начал тыкать в мою сторону пальцем, не в состоянии уже, видимо, придумать, как бы меня еще пообидней назвать, — этот ушлепок безмозглый когда-нибудь уймется, поймет когда-нибудь наконец, где он находится, или горбатого и правда только могила исправит?!.. Так он ведь, гаденыш, не только сам в эту могилу…, он ведь и нас за собой утянет!.. Ведь ты только подумай, Штейн, сколько раз он уже здесь умудрился в дерьмо вляпаться — а ведь и двух суток еще не прошло, как мы в Зоне!.. И каждый раз мы ему, как малышу голопупому, втолковываем: не делай так больше, это бяка, будет бо-бо!.. А ему — хоть бы…! Глазки невинные сделает, прощенья попросит — и опять за старое. Будто специально над всеми нами глумится! Нет, это не просто ушлепок, это уже гнида самая настоящая!..
Лучше бы он меня все же ударил. Думаю, мне было бы не так больно, как от этих вот слов. В горло мне будто вбили ком горькой грязи, а потом сжали его тисками. Дышать я не мог. Видеть что-то отчетливо — тоже: глаза застило влагой. В голове эхом забухало: «Гнида! Гнида! Гнида!..»
Я круто развернулся и пошел. Неважно куда. Лишь бы прочь отсюда. Жаль, далеко уйти не дали. Штейн догнал меня, схватил, дернул, хотел, видимо, тоже на меня наорать, но, глянув мне в лицо, испуганно отшатнулся и забормотал:
— Дядя Фёдор!.. Федь, Федька, ты чего?.. Не надо, не надо!.. — Он быстро обернулся на джип, снова посмотрел мне в глаза и горячо зашептал: — Не надо, не пускай его слова в сердце! Это он сгоряча, он за тебя очень испугался… Он ведь, когда тебя спасал сегодня утром, сделал то, что делать было нельзя. Он должен был погибнуть, и он знал это, и все равно полез за тобой. А нервы ведь не железные, и сил он там столько оставил!.. И тут вдруг опять ты учудил! И опять он тебя выручил. Правда, на сей раз аномалия — «дрожь земли» — была не смертельной, но он-то об этом не знал… Ничего удивительного, что он сорвался. Он ведь обычный человек, не робот. И очень хороший человек, настоящий. Ты подумай об этом и просто постарайся его понять. Не то, что он тебе сейчас наговорил, а то, почему он это сделал. Хорошо?
Я кивнул, не в силах сказать ни слова. А потом, как ни крепился, все-таки не удержался и зарыдал, уткнувшись носом в комбинезон Штейна.
