покрывалом. Я мельком осмотрелся по сторонам. Мебель в комнате была хоть старомодна и потрепана временем, но все еще довольно
добротна и ухожена. Было видно, что раньше люди здесь, жили весьма зажиточно. Чего нельзя было сказать о современном положении дел. И громче всего об этом буквально кричали истоптанные туфли хозяйки квартиры.
Заметив мой взгляд, она поспешно спрятала ноги глубже под стул, на котором устроилась сама, и любезно обратилась к Сандрин: – Как же зовут вас, милочка?
– Сандрин Андрогор, – чинно кивнула моя спутница. – А это мой сопровождающий во время поездок, коллега из Москвы. Его зовут Александр. Мы вместе работаем над одним… русско-французским историческим проектом.
~ – И что же привело вас ко мне? – нетерпеливо заерзала Дворцова. – Неужели и наша семья каким- то образом поучаствовала в этой истории?
– Да, представьте себе! – принялась оживленно жестикулировать Сандрин. – История эта настолько давняя, что истоки ее теряются в начале девятнадцатого века. И, как выяснилось совсем недавно, – кивнула она в мою сторону, – в ней был задействован один из наших общих предков, которого звали Антон Ивицкий. Случилось так, что, взявшись за реферат о начале культурной и политической экспансии Франции на Восток, я неожиданно для самой себя выяснила, что к тем событиям непосредственно причастны мои собственные родственники. И, знаете что, они ведь тоже проживали на территории современной Беларуси, в районе городка Слуцка.
– Не может быть, – заинтересованно подалась вперед Елизавета Анджеевна, – как интересно…
Пока они разговаривали, я откинулся на спинку дивана и от нечего делать принялся рассматривать лепнину, которой был украшен потолок.
«Что такого особенного рассчитывает отыскать здесь Сандрин? – размышлял я, рассеянно водя взглядом по рядам частично разрушенных гипсовых завитушек. – Мыслимое ли дело, чтобы на этой территории частные лица могли сохранить что-то с военных времен?! Да после всех тех ужасов, которые претерпели здешние жители, разве могло уцелеть хоть что-то?»
Благостный ход моих мыслей было нарушен самым неподобающим образом: давно не кормленный желудок вдруг болезненно сжался, а затем выдал такую заунывную и протяжную руладу, что уши моментально загорелись от стыда.
– Вы что-то сказали? – участливо повернулась ко мне хозяйка квартиры.
– Нет, нет, – торопливо переменил я позу, – это что-то в организме пропищало…
– Мы сегодня не успели позавтракать, – пришла мне на помощь Сандрин, – а желудок у мужчин всегда болезненно реагирует на подобные неприятности.
– О, да, – улыбка на секунду озарила лицо Дворцовой, – мой муж тоже ужасно переживал, если не успевал перекусить перед уходом на работу. И поспать любил, и поесть, – задумчиво произнесла она, – и вечно страдал от этого… Может быть, я угощу вас чаем? Как раз вчера пекла пирог со смородиной к приходу племянницы. Смородина, правда, мороженая, из магазина, но если не возражаете, то можете попробовать мою стряпню.
Мы, естественно, не возражали и через минуту переместились из гостиной на кухню. И пока грелся чайник и доставался обещанный пирог, я успел краем глаза заметить, что холодильник в этом доме практически пуст. Перехватив мой взгляд, Елизавета Анджеевна сожалеющее развела, руками.
– Рада бы вас накормить более сытно, но, увы, возможностей для этого нет совершенно. Можете себе представить, – повернулась она к Сандрин, – наше правительство определило мне пенсию по старости суммой, эквивалентной двадцати долларам.
– В день или в неделю? – поинтересовалась та, деловито помогая расставлять на столе чашки и блюдца.
– Что вы, – отрицательно замотала старушка головой, – в месяц!
– Не может этого быть! – не поверила ей Сандрин. – Этих денег мне, например, не хватает и на один день. А я считаю, что очень экономно живу. Но наверняка власти не требуют с вас платы за жилье и выдают талоны на бесплатное питание?
– Эх, если бы так, – грустно сморщилась хозяйка квартиры. – Нет, милая девушка, такое милосердие нашим властям в голову далее не приходит.
– Так это же просто людоедство какое-то! – возмущенно взглянула на меня француженка.
– Ты что на меня так смотришь? – едва не поперхнулся я куском пирога. – Я, что ли, белорусских старушек голодом морю? И, кстати сказать, у нас в России положение тоже не многим лучше. Хоть в абсолютном выражении денег нашим пенсионерам дают чуть больше, но и обязательные платежи выдирают куда как в большем размере.
– Почему бывшие коммунисты так безжалостно себя ведут? – мелко затрясла головой Сандрин. – Мне это совсем непонятно.
– Как раз все понятно, – заботливо пододвинул я к ней угощение. – Ведь что значит не давать пожилому человеку возможности нормально питаться и покупать нужные лекарства? Ответ один – такая якобы социальная политика поможет ему поскорее отправиться на «тот свет». Человека нет, следовательно, государство мигом снимает себя все обязательства по его содержанию и лечению. Возьмем для примера Россию. Каждый год население нашей страны сокращается на миллион. Допустим, каждому из них в качестве пенсии власти выплачивали бы одну тысячу долларов в год. Нетрудно подсчитать, что самая малая экономия от скоропостижной общегосударственной смерти только за один год составит сумму в миллиард баксов! Представляешь, сколько на этот миллиард можно построить особняков для российских чиновников в Майами и на курортах Коста-Брава? Кучу! Целый город!
– Так как же вы здесь существуете? – участливо повернулась Сандрин к старушке.
– Пристроились с подругами носовые платки шить, – понизив голос, отвечала та, явно стесняясь своей невеселой участи. – Раскраиваем ткань, подрубаем края, вышивку на уголках делаем, монограммы именные, все чин по чину. Заработок хоть и небольшой, но все же ощутимый. Пока глаза глядят – буду трудиться. Да и веселее вместе время проводить. А то как сын со снохой уехали, так невмоготу стало одной сидеть в четырех стенах.
Пока пожилая дама жаловалась моей спутнице на жизнь, я быстренько смолотил два куска действительно вкусного пирога и почувствовал себя значительно лучше. Украдкой взглянув на часы, я решил, что пора закругляться. Ведь еще предстояло вернуться в Полоцк, причем до семи вечера, чтобы успеть на обратный поезд. Улучив момент, я выразительно постучал ногтем по циферблату. Намек был вполне прозрачен, и Сандрин едва заметно кивнула, давая понять, что помнит о времени. Но прерывать свою собеседницу не стала, поскольку та в своих воспоминаниях переместилась в далекое детство.
– Себя я помню с той поры, как приехал отец, – говорила она, задумчиво глядя в опустевшую чашку. – Мне тогда было лет семь. Как раз пошла в первый класс. И тут отец приехал… неожиданно. Бледный, заросший, страшно вонючий. Я ведь на тот момент его практически не знала, видела только на фотографиях. За какую-то провинность или неосторожное слово его в 48-м бросили в лагерь, и он там сидел, пока не умер Сталин. После этого мы недолго прожили в Баранрвичах. Папа подал прошение о возможности выехать обратно в Польшу, но хлопоты его прервала болезнь. А в 55-м он умер. И вновь настало время переездов. Мама была еще молодой женщиной и решила начать жизнь как бы заново. Списалась с подругой из Браслава и приехала сюда. Она была женщиной видной и образованной, так что недолго оставалась в одиночестве. Познакомилась с директором городской автоколонны и вскоре вышла за него замуж. Если хотите, я вам сейчас покажу. У нас с давних пор хранится альбом, в котором собраны те немногие фотографии, что уцелели после всех наших бесконечных переездов.
Елизавета Анджеевна поднялась из-за стола и, чуть прихрамывая, вышла в коридор. Сандрин, заметив мои красноречивые жесты, призывающие поскорее завершать визит, успокаивающе подняла обе ладони.
– Спокойствие, мой друг, – чуть слышно прошептала она. – Будет совершенно невежливо для нас умять весь пирог и тут же откланяться. К тому же следует выслушать эту замечательную женщину до конца. А времени у нас еще много, – возразила девушка, видя, что я вновь замолотил ногтем по своим часам.
– Здесь тебе не Европа, – зашипел я в ответ, – междугородные автобусы ходят не каждый час, а всего лишь каждый день. Если опоздаем, вновь придется искать попутную машину…
