Миссис Харрис едет в Нью-Йорк

только «Приветствуем вас, сэр Джеральд», «Добро пожаловать в Соединенные Штаты, сэр Джеральд» и «Не беспокойтесь о багаже, сэр Джеральд! Можем мы еще чем-то помочь вам, сэр Джеральд? Прошу вас сюда, сэр Джеральд, ваше авто подано». С дипломатическим паспортом и важным титулом все идет легче легкого. На американцев титулы и звания производят впечатление. А мой босс — не просто посол, он еще и настоящий французский маркиз! Да они паренька и не заметят — а заметят, так ничего не скажут. Так что просите маркиза. Готов спорить, он согласится вам помочь. Настоящий джентльмен. Ну, а потом, когда он выведет малыша с причала, вам останется только забрать его — и всё в порядке. Что вы на это скажете?

Миссис Харрис взирала на него блестящими — и уже не от слез — хитрыми глазками.

— Мистер Бэйсуотер! — воскликнула она, — дайте я вас расцелую!

На миг достойным шофером вновь овладели холостяцкие страхи, но, видя, как искренне радуется миссис Харрис, он отринул эти страхи и, потрепав ее по руке, ответил:

— Приберегите поцелуйчики на потом, милочка — если всё получится, тогда и расцелуете.

10

Итак, во второй раз за последние сутки миссис Харрис пришлось рассказать печальную повесть о малыше Генри, его пропавшем отце, и о похищении и бегстве — на сей раз она излагала все это маркизу Ипполиту де Шассань, Чрезвычайному и Полномочному Послу Республики Франция в Соединенных Штатах, сидя в роскошных апартаментах первого класса.

Седой дипломат выслушал повествование не перебивая и не задавая вопросов, он только время от времени задумчиво дергал себя за ус или поглаживал кустистые снежно-белые брови. По его необычайно молодым голубым глазам нельзя было угадать, позабавила или рассердила его просьба включить в свою свиту неизвестного англо-американского полусироту без каких-либо бумаг — и это в качестве первого деяния в роли представителя Франции в чужой державе.

Когда наконец миссис Харрис завершила рассказ о том, что ей удалось натворить и упомянув совет мистера Бэйсуотера, маркиз, минуту подумав, промолвил:

— Это был очень добрый поступок — но, боюсь, несколько необдуманный, вы не находите?

Миссис Харрис всплеснула руками.

— Боже мой, будто я сама не понимаю! Наверно, я заслужила хорошую встрепку — но, сэр, если б вы только слышали, как он плакал, когда они его лупили, видели, как он голодал — скажите, разве вы поступили бы иначе?

Маркиз только вздохнул.

— Ах мадам, что я могу ответить? Думаю, я поступил бы так же. Однако в результате мы с вами оказались в ситуации, я бы сказал, двусмысленной.

Удивительно, как всякий, кому миссис Харрис поверяла свои заботы, очень скоро начинал говорить «мы» и разделять эти заботы.

Миссис Харрис горячо сказала:

— Мистер Бэйсуотер говорил, что у вас, дипломатов, есть особые привилегии. Вам, говорят, стелят ковер от трапа до машины, а говорят только — «Да, ваше превосходительство, прошу вас сюда, ваше превосходительство, какой славный малыш с вами, ваше превосходительство» — и вот вы в два счета уже на той стороне, и никто ни о чем не спрашивает. Вы выведете Генри, а я потом подойду и заберу его — и мы с его отцом будем вам благодарны до скончания века!

— Бэйсуотер, похоже, многое знает, — заметил маркиз.

— Еще бы, — подхватила миссис Харрис, — он ведь уже был в Америке. Он туда ездил с каким-то сэром Джеральдом Грэндби, и они только и слышали, что «Да, сэр Джеральд. Прошу вас, сэр Джеральд. Не беспокойтесь о паспорте, сэр…»

— Да, да, — поспешно согласился маркиз, — я знаю, знаю.

Но на самом деле он понятия не имел о том, как его будут встречать и как пройдут для него все въездные формальности. Он предполагал, что будет много шума и всяческих церемоний — но никак не догадывался, сколько шума и церемоний ему предстоит. Впрочем, в том, что никто не потребует от него личных документов и верительных грамот до момента вручения этих последних президенту в Белом Доме, он не сомневался. Он знал также, что и его свита — секретарь, шофер, камердинер и прочие — будут приняты с таким же вниманием к ним самим и пренебрежением к их документам. Следовательно, вероятность того, что кто-то обратит внимание на мальчика, очевидно следующего вместе с ним, очень мала, — особенно если мальчик не скажет ничего лишнего и будет вести себя как следует, как заверяла миссис Харрис.

— Так вы поможете нам? — умоляюще спросила миссис Харрис. — Поможете, ведь правда? Вы полюбите Генри, как только увидите. Он такой славный мальчуган!

Маркиз помахал рукой в воздухе:

— Тшш! Тише! Дайте минутку подумать.

Миссис Харрис немедленно закрыла ротик на замок и села на краешек золоченого стула, чинно сложив руки на коленях, с тревогой глядя на маркиза. Ее острые глазки в этот момент потеряли всю свою обычную хитрость (чтобы не сказать нахальство) — в них осталась лишь тревога и мольба.

Величественный аристократ напротив нее думал, как и сказал — но сейчас работала не только и не столько его голова, сколько сердце.

Поразительно, как миссис Харрис удавалось заставить людей чувствовать то же, что и она. В Париже она сумела передать ему, как она любит цветы и тянется к красоте — к тому же знаменитому платью от Диора; сейчас просто и искренне заставила его почувствовать ее привязанность и сострадание к брошенному ребенку. На свете были миллионы голодных, угнетенных, брошенных детей — и Господи прости, как часто мы вспоминаем о них? А вот эта женщина заставила его думать сейчас об одном мальчишке, который вечно жил впроголодь, котором доставались бесчисленные подзатыльники от каких-то неведомых Гассетов, — о мальчишке, которого маркиз никогда не видел и никогда, скорее всего, не увидел бы. Какое отношение мог иметь этот мальчишка к нему, богатому аристократу, дипломату, светскому льву? Глядя на съёжившуюся на краешке стула миссис Харрис, взволнованную, с раскрасневшимися щечками- яблочками (немного увядшими, но румяными), на ее жидковатые волосы, на натруженные руки, маркиз понял, что этот неизвестный мальчик имеет к нему самое непосредственное отношение.

В свое время, в Париже, миссис Харрис доставила маркизу немало приятных минут, беседуя с ним о том и о сем; мало того, самое назначение маркиза послом Франции было в некотором смысле ее заслугой, ибо именно она подтолкнула его к тому, чтобы он назначил на важный пост в Кэ д'Орсэ — Министерстве внешних сношений — мужа ее парижской знакомой, мсье Кольбера. Кольбер за какой-то год доказал, что более чем заслуживает этот пост. В свою очередь, открытие столь перспективного дипломата было зачтено в немалую заслугу маркизу, став свидетельством его талантов руководителя и, в конечном счете, явно сыграв заметную роль в его новом назначении.

И кроме того, миссис Харрис живо напоминала ему о днях юности, когда он учился в Оксфорде, и такая же простая уборщица, с таким же острым языком и добрым сердцем, не раз поддерживала его в чужой стране.

«Какая она славная женщина, эта миссис Харрис, — подумал де Шассань, — и как мне повезло, что я познакомился с ней. Удивительно, как хорошо чувствовать, что ты в состоянии кому-то помочь. Это словно возвращает молодость…»

В самом деле, подумал маркиз, кем он был до назначения на пост посла? Стариком, уже собравшимся покинуть этот мир, занятым лишь воспоминаниями о прожитой жизни и пытающимся в последний раз вкусить хотя бы самые простые радости жизни. А теперь он полон сил и отнюдь не собирается умирать в ближайшее время.

Есть у старости, в особенности у старости, увенчанной титулами и почестями, одна приятная сторона: люди начинают немного тебя побаиваться. А это значит, хмыкнул он про себя, что почти всегда ты можешь вытворять то, что придет в голову — никто и словечка не скажет… Эта последняя мысль привела