Большая политика.
– Знаете что, – Пашка почувствовал неуместный прилив жизненных сил и оптимизма, – если это большая политика, то я тогда даже не гений дипломатии, а просто сам господь Бог. Потому что выходит: я лучше, чем все наше руководство, понимаю, что нужно предпринять в конкретных обстоятельствах.
– Не преувеличивайте. И потом, они все равно скинут Милошевича. Рано или поздно. Ладно… Возвращайтесь в Москву. Все будет хорошо.
– По каким документам?
– Что?
– У меня нет российского паспорта. Я гражданин Соединенных Штатов.
– Хм, не подумал. Хорошо, будьте в отеле, мы все устроим. Только на этот раз, пожалуйста, рекомендую без ребячества. Никуда не отлучайтесь.
«Нашел идиота», – подумал Пашка.
Он вернулся в номер, быстро собрал вещи. Спустившись в лобби, рассчитался за проживание и вышел на улицу ловить такси. Вспомнил, как напрягся, когда за ним бросился какой-то человек с криками:
– Мистер! Мистер!
Пашка тогда приготовился к экстренному покиданию местности, проще говоря, к бегству, но все оказалось банально: он забыл расплатиться за воду, которую накануне брал из мини-бара…
Много воды с тех пор утекло. Пашка много путешествовал. Пару раз приходилось всерьез скрываться, когда контора лениво пыталась его прижучить. Настал, однако, момент, когда о нем, видимо, забыли.
Он продолжал путешествовать, открыл свое небольшое дело – Эрлих в свое время щедро платил, так что удалось кое-что поднакопить. И все шло замечательно, только домой Пашка побаивался совать нос. Иногда сильно тосковал по России. Прихватывало что-то в груди. До боли хотелось домой, но кто знает, что ждет там? Ведь для всех он – предатель, беглец, потерявший контроль над собой профессионал. Опасный и неугодный.
У него не было ни семьи, ни детей. Он никого не любил. Уже почти забыл всех женщин, с которыми когда-то хотел дожить до старости и умереть в один день. Определенно ни с одной из них Пашка уже не мог представить себе романтического времяпрепровождения в Риме, трепета сердца от осторожных прикосновений, ощущения счастья и страсти, возникающей из ниоткуда.
Но сердце все же не остыло, и он не знал – радоваться этому открытию или наоборот, горевать.
Три месяца назад он побывал на помолвке дочери знакомого сицилийского «авторитета». Парень оказался что надо, со связями, хотя и сильно обижался, когда Павел шутил на тему местных мафиози, и в отместку интересовался, ходят ли до сих пор по московским улицам нетрезвые бурые медведи в обнимку с пьяными цыганами.
Поначалу все шло прекрасно. Сицилия ему понравилась, и даже обшарпанность окружающей действительности не смутила, наоборот, подкупила этой естественностью.
Сицилийский приятель разместил его на вилле, размерами не сильно уступающей Большому Кремлевскому дворцу. Они потягивали просекко, курили сигары, обменивались тостами и очень много смеялись.
В России иногда говорят, что много смеяться – не к добру.
Так и вышло. С первого мгновения, когда Пашка, точнее Пол, увидел невесту, он понял, что пропал. Правила приличия, совесть, чувство ответственности, страх пали жертвой любви с первого взгляда. К своей нездоровой по силе радости и к своему же удивлению, он заметил, что обмен взглядами с девушкой происходит при явном попустительстве с ее стороны. В какой-то момент оставшись буквально на полминуты наедине с невестой, он получил от нее номер мобильного телефона.
В тот день отец девушки ничего не заподозрил. Помолвка состоялась, гости разъехались. Обнявшись с хозяином и посвятив его в таинство пить «на посошок, стременную, забугорную и в морду коня», Павел отбыл «на родину», в город Нью-Йорк. Если он и испытывал угрызения совести, то было оно наилегчайшим, поскольку совершенно растворилось в жажде авантюры и гордости за собственные таланты.
По возвращении домой бывший сотрудник советской разведки Павел Семенов впал в непривычную для своего зрелого возраста меланхолию, поминутно сменявшуюся навязчивым беспокойством. Он налил себе виски, выпил. Не помогло. Налил еще – получил тот же результат. Из головы не выходила итальянка.
Через двенадцать дней они встретились в Риме.
Стоя на балконе, он ждал, когда она, наконец, разберется с платьями и выйдет к нему сюда, в пьянящую римскую ночь.
Наконец, она пришла – все еще в гостиничном халате, идущем ей не меньше, чем иной даме самый дорогой вечерний туалет.
– Мария, cara mia, мне показалось, тебя не было целую вечность, – он отложил сигарету.
Она медленно подошла к нему, откинула прядь густых темных волос и нежно обняла за шею. Мария глядела на него в упор, будто изучала.
– Какой ты нетерпеливый, родной мой, – наконец прошептала она.
Ее английский был очень далек от идеального, она то и дело вставляла в свою речь итальянские слова, путалась, все забывала, но от этого еще больше волновала его.
Он притянул ее к себе, осторожно, нежно, как не делал уже тысячу лет.
– You are so beautiful, Maria, Maria… Машенька ты моя.
– Che cosa? – удивилась она.
Он ничего не ответил, а просто поцеловал ее в губы.
Они целовались в ночи, в Риме, далеко от Москвы и Нью-Йорка, и не так уж близко от Сицилии, авторитетные обитатели которой имели теперь все основания закатать его бренное и нахальное тело в бетон.
Внизу жил своей жизнью Вечный город, но Пашка знал: ничего не бывает на свете вечным, даже любовь. Ведь если любовь и может быть вечной, то только тогда, когда все отпущенное влюбленным время растворится вот в таком мгновении.
– Раньше я не знал, зачем этому миру нужен Рим, – прошептал счастливо Пашка.
– Я знаю. Он ждал нас, – торжественно заявила Мария, мечтательно глядя на небо.
Они пили вино, разговаривали, шутили. Она смеялась и не отпуская его руку.
Пашка вглядывался в ее лицо, в источающие любовь глаза и не верил своему счастью. Он уже сто раз взвесил варианты, но все сходилось к тому, что случилось то самое чудо, которое происходит на планете довольно редко – взаимная любовь с первого взгляда. Он абсолютно не беспокоился о реакции сицилийской братвы, не боялся навсегда потерять своего знакомого – отца девушки. Но и голову терять не желал, хотя это было очень непросто. Он уловил в своей душе странное смешение чувств: страстную любовь к красивой, пышущей неуемной чувственностью, женщине и некое подобие отеческой заботы. Марию ему хотелось обнимать и целовать, но в то же время оберегать от возможных неприятностей.
Он понимал: будущее их туманно, даже, скорее, нет никакого будущего. Поэтому с легким ощущением тревоги и отчетливо проявляющимся чувством вины он наблюдал, как девчонка по уши влюбляется в «американца». Однако и сам уже обманывался, уговаривая себя, что сумеет найти силы остановиться.
Они были вместе уже неделю. Он даже не поинтересовался, под каким предлогом ей удалось улизнуть из традиционно организованного семейного клана в такую даль и на такой длительный срок. Это ее дело.
«Впрочем, надо бы спросить», – подумал Пашка, но тут же, взглянув в ее влюбленные глаза, обо всем позабыл.
На следующий день, сидя в ресторане напротив отеля «Бернини», он вдруг принял решение, от которого даже сам опешил. Мария поняла, что в его душе происходит нечто неординарное, и поинтересовалась, здоров ли он.
– Я в порядке, не волнуйся. Мария, сейчас очень внимательно слушай и не перебивай. Мария… Я прошу тебя стать моей женой. Мы уедем туда, где нас никто не побеспокоит. У нас будет все. Ты даже не представляешь, как счастливо мы будем с тобой жить и среди какой красоты! А главное, среди каких чудесных людей! Они будут ходить к нам в гости, женщины станут обсуждать с тобой не миланские распродажи, а русскую литературу! Я люблю тот мир, и ты полюбишь его, дорогая моя. Но тебя я люблю
