только, если… имел место сговор с жертвой.
Николай Николаевич замолчал, прислушиваясь к ночным звукам. Легкий прохладный ветерок дул с залива. Застегнув молнию на куртке, он набросил на плечи плед и придвинул столик с бутылкой кальвадоса и стаканчиками. Кирилл разлил напиток в стаканчики, они чокнулись и выпили.
– О чем я говорил? – рассеянно спросил Николай Николаевич.
– О мотивах поступка объекта. Кальвадос отличный.
– По сто пятьдесят евро за бутылку. Лучший в стране… Ты сам-то не догадываешься, почему мы его целый год искали по всему миру? Почему столько денег потратили?
– Думаете, он в курсе, где спрятаны «золотые медвежата»?
– Тихо, тихо… Зачем вслух такие вещи произносишь?
– Ну, хорошо, скажу «золото партии», «сокровища политбюро»….
– Сокровища Серебряного озера… Лучше так. Золота партии не было никогда как такового. Это пусть пресса жонглирует красивыми словами – наше с тобой дело докопаться, что они знают и к каким ресурсам у них есть доступ.
– А я не верю в сговор. Да, какие-то деньги ему достались по случаю: яхту купил, в Канаде живет… А может, его фонд Горбачева финансирует… А что? Очень даже правдоподобно. Узнал Горбачев, кому обязан своим чудесным спасением, и решил назначить герою пожизненную пенсию. Впрочем, нет, в такое я не поверю никогда. И, тем не менее, ты же знаешь, о каких суммах могла идти речь, если они планировали финансировать изгнание президента. Капитал Абрамовича и иже с ним вкупе – это, цитируя любимое кино, мелочь по карманам тырить.
– Иных мотивов, кроме материальных, я не вижу. По идейным соображениям кадровый спец, чекист или грушник должен был желать только одного: убить Горбачева, но уж никак не спасти…
– А как же генерал Степанов?
– А что Степанов? – Николай Николаевич насторожился.
– Говорят, была записка предсмертная… Может, он как раз и приказал не трогать, или, не приказал трогать, я не знаю.
– Была записка, не было – какая разница? Будь что-то стоящее – узнали бы непременно. Из газет. Ты ведь помнишь, какое общество тогда было? Что сито…
– Николай Николаевич, как собираетесь поступить с Семеновым? Сдадите Москве?
– А на хера он Москве сдался?
– Так вроде говорили, двойной агент… Можно уже переходить опять на русский?
– Можно. Двойной агент? Чепуха. Нормально работал, честно. Просто запутали его, и он сам в какой- то момент запутался, стал переигрывать. Так бывает. Свой среди чужих, чужой среди своих. Я его давно знаю. Он не предатель. – Николай Николаевич вздохнул.
– Так может, представление напишете бывшим коллегам на награду? – язвительно предложил Кирилл.
– Черняев, шутить сейчас не время, – с грустью огрызнулся Николай Николаевич. – В Москве он никому не нужен. И нам не нужен.
– И что? Моментом в море что ли? Столько работы насмарку. Одну Марию пришлось обрабатывать два месяца!
– Кирилл, мне это все не доставляет удовольствия. Он мне симпатичен, я его на работу принимал. Но выбора нет. Речь идет о больших деньгах и очень больших людях. Или самому сдаваться, или его, как ты говоришь, моментом… Впрочем, – задумчиво произнес Николай Николаевич, – возможно, есть шанс. Мне только нужно с ним поговорить. Где он у тебя?
– Как из Италии привезли, так и лежит, спит в автобусе в гараже. Привести в чувство?
Николай Николаевич кивнул.
– И куда потом?
– Куда, куда… Сюда пригласи. Только будь поблизости. И наручники не снимай.
Когда Черняев удалился, Николай Николаевич налил себе очередную порцию кальвадоса, сделал глоток и с удовольствием вдохнул средиземноморский воздух. Над виллой сияли южные звезды, доносился аромат свежеприготовленного буйябеза, волны бились о прибрежные камни невдалеке. В это чудесное мгновение он в который раз определился: такая жизнь стоила тех огромных усилий, всего, что довелось пережить.
Страна развалилась, и под ее завалами погибли завоевания поколений и, главное, идеалы и вера. Но для умных и дальновидных, таких как Николай Николаевич, вскоре открылись невиданные ранее перспективы. Повернись дело иначе, сидел бы он сейчас почетным пенсионером на лавочке в подмосковном пансионате… ну, хорошо, пусть даже в Алуште, в ведомственном санатории. И думал бы, на что потратить деньги: купить телевизор или починить сильно подержанный автомобиль. Нет, Горбачеву надо сказать «спасибо» за счастливый быт для полпроцента населения, которому повезло.
Николай Николаевич поежился то ли от холода, то ли оттого, что живо представил Алушту, обшарпанную лавку на набережной и кирпичный гараж с потрепанной иномаркой. Нет, жизнь, которой он живет теперь, безусловно, стоит его усилий, но, к сожалению, требует жертв. Сегодня, возможно, придется принести еще одну, как бы ни было неприятно…
– Николай Николаевич!
Он вздрогнул и обернулся, услышав взволнованный голос Черняева.
– Что? – шепотом спросил он, предчувствуя неладное, но в глубине души надеясь, что самого неприятного не случилось.
– Сбежал, – сокрушенно развел руками Черняев и опустился в кресло рядом.
– Как?! А, черт… – Николай Николаевич прижал руку к груди. – И для чего вы все здесь?!
– Николай Николаевич, я не знаю, как это случилось. Выбрался из автобуса и из гаража, скотина. Мои ребята ничего не видели. Да и не выставили там… Он же после укола был да в браслетах.
– Кирюша, твою мать, он же спец, а не мальчишка с улицы. Я сам его рекомендовал и прекрасно знаю, чему и как его обучали.
– Научили на свою голову, теперь житья нету…
– Чего? Полегче на поворотах. Можно подумать, я его упустил. – Николай Николаевич взял со стола бутылку кальвадоса и с силой грохнул ее о мраморный пол террасы. – Кирилл, ты давно Марию нашу видел?
– Вы думаете она могла…
– А ты, дурачок, считаешь, если она повелась на твои чары, то в Семенова ни за что на свете не могла бы влюбиться по-настоящему!? Крайняя степень самоуверенности, молодой человек.
На террасе воцарилось гробовое молчание, прервавшееся неожиданным грохотом от фейерверка, запускаемого с борта вошедшей в залив яхты.
Черняев больше всего не любил в Николае Николаевиче необъяснимые простой логикой переходы от одной манеры общения к другой. А уж «молодой человек» ему не понравилось настолько, что он сжимался, подобно мощной пружине.
Николай Николаевич, демонстративно отвернувшись, делал вид, будто любуется пейзажем, центральным элементом которого без сомнения была лунная дорожка и качающаяся в ее свете внушительных размеров яхта.
«Вернемся в Москву, сменю этого придурка на хрен. Одеваться научился, а вести себя цивилизованно не умеет. Голову явно не включает, – думал он, силясь определить, флаг какого государства реет на мачте судна. – Проблема только, что Кирилл прекрасно информирован о моей цели. Хорошо бы со временем ее с повестки дня снять».
Эта мысль прозвучала как приговор. Он даже почувствовал прилив снисходительной жалости к своему младшему партнеру и уже намеревался сменить гнев на милость.
За секунду до этого Черняев, напряженно вглядывающийся в лысину патрона, приблизился к нему вплотную. Ему стоило огромного труда удержаться от соблазна ловким привычным движением, доведенным до автоматизма еще в горах Афганистана и усовершенствованным в братоубийственных разборках криминальных боев на родине, убить старика, сломав шейные позвонки. Затем можно было бы обыскать Николая Николаевича, извлечь из карманов куртки все, что там прячется, включая бумажник, записную
