Потом они сидели вместе на кушетке в гостиной перед пылающим камином. Бэлис стряхнул пепел со своей трубки и наклонился вперед, глядя в огонь.
– Я сегодня ехал через Балку, Эльза, – сказал он так спокойно, как будто говорил вслух сам с собой. – Знаешь, я уже несколько недель обдумываю одну идею, и я хотел поговорить об этом с тобой. Но не так-то легко говорить с тобой о всяких таких вещах…
– Мне очень жаль, Бей, – страдальчески произнесла она. – Я не хочу делать тебе жизнь труднее.
Она услышала его короткий смех.
– Я знаю, знаю! Я вовсе не хочу ссориться. Три месяца назад я сказал тебе, что буду ждать, пока ты не перестанешь меня ненавидеть. Правду говоря, мой маленький враг, я никак не предполагал, что это ожидание будет так чертовски тяжело. Вот почему я усиленно обдумывал свою идею. Мне нужно было о чем-нибудь думать, чтобы отвлечься.
Эльза быстро подняла глаза на его лицо, на котором отражался блеск огня из камина. Она увидела на этом лице взгляд обиженного мальчика; не был ли это тот самый взгляд, который она когда-то видела однажды на лице юноши, стоявшего с уздечкой в руке и просившего взять его любимую верховую лошадь и пользоваться ею во время его отсутствия? Она едва не заплакала от жалости – от жалости к нему и к себе, ко всей глупо складывающейся сумасшедшей жизни в этом глупом, сумасшедшем мире.
– Расскажи мне об этом, – проговорила она, боясь сказать больше.
– Я обдумал один проект, Эльза… Он имеет отношение к будущему… Это нечто большее, чем просто план закупки скота к весне. Я тщательно осматривал Балку.
Смутное предчувствие несчастья внезапно сжало сердце Эльзы. Это было та самое чувство, которое неизменно появлялось у нее, когда Кэрью вступали на земли Бауэрсов, Как бы она ни боролась с этим чувством, Кэрью не место было в Балке. Она ждала, чтобы Бэлис продолжал.
– Ты и я, Эльза… мы вместе могли бы взять эту землю внизу и сделать из нее что-нибудь путное. Пригласить инженера осмотреть ее, осушить, очистить, сделать из нее что-нибудь, вырастить на ней что- нибудь, кроме дикой травы и москитов.
Сначала Эльза ничего не могла сказать, Она лишь подумала о дикой нелепости этой идеи. Всю свою жизнь она прожила, видя перед собой Балку. Балка была такой же частью окружавшего ее мира, как и облака и синее небо или постоянная смена времен года, А Бэлис Кэрью обратился к ней с просьбой помочь ему изменить Балку, сровнять ее, извлечь из нее выгоду. Разве может она надеяться, что он поймет ее любовь к этой странной, гиблой земле, к ее заколдованному бесплодию, к ее мрачной патетической таинственности?
– Это потребовало бы много работы и расходов, не правда ли, Бэй? – рассеянно спросила она.
– Вероятно. Сначала мы должны будем подробно обследовать все, прежде чем приступить к работам, Но я думаю, что в конце концов дело окупится. Мы сможем приобрести эту землю почти за бесценок. А если потребуется работа и немного денег, то что же из того? Подумай, какое мы испытаем удовлетворение, удачно завершив такую работу! Странно, что никому до меня в голову это не пришло.
Взглянув на него, она увидела в его лице нечто от Питера и нечто от Хилдред – какой-то лукавый юмор, в глазах выражение одновременно и грусти, и призыва, и гордости. У нее перехватило горло, и она не могла ответить ему. А он поглядел на нее, затем опять нагнулся к огню и начал внимательно рассматривать трубку.
– Без сомнения, встретятся препятствия. Я уверен, что Нэт Брэзелл сразу объявил бы нам войну, если бы узнал, что мы задумали, Я раза три или четыре встретился с ним там, в Балке. Вот и сегодня он охотился там за утками. Наверное, он захочет, чтобы там все оставалось так, как есть.
– В известном роде даже у Нэта Брэзелла может быть своя сентиментальная струнка, – заметила Эльза.
Бэлис: резко повернулся к ней.
– Вот как! Таков, значит, твой ответ! Ты не хочешь, чтобы кто-нибудь наложил руку на Балку. А мне всегда казалось, что ты ненавидишь это место.
Эльза почувствовала, как румянец внезапно залил ее щеки.
– Я ненавидела его, Бэлис, – сказала она нетвердым голосом, – и любила его. Наверное, вышло бы очень глупо, если бы я попыталась точно описать, какие чувства я питаю к этому месту. Я совсем не уверена, что была бы в состоянии описать их.
Водворилось тяжелое молчание. Эльза задумалась о Нэте Брэзелле и почему-то старалась угадать, удалось ли ему сегодня поднять стаю красноперых дроздов где-нибудь в камышах. Придя в себя, она увидела, что Бэлис поднялся с кушетки и стоял спиной к огню, глядя на нее.
– Эльза, – сказал он голосом, в котором, несмотря на его мягкость, прозвучал холодный упрек, – я ждал целые годы, чтобы вы, наконец, выросли. Я все время ждал, чтобы вы перешли в конце концов за ваш десятилетний возраст, – или вам было тогда двенадцать? Вся правда в том, что вы никак не можете забыть, что я когда-то наступил на ваш босой палец, когда никто не видел, Но вы забудете. Наступит день, когда вы начнете думать обо мне самом, а не о том лишь, связанном со мною, что вы ненавидите.
Он молча постоял перед нею, потом повернулся и вышел из комнаты. Она слышала, как закрылась за ним дверь во двор, и осталась одна, ошеломленная гневом от его неистощимой уверенности, подавленная непреодолимой правдой его слов.
Эльза долго просидела так. Затем встала и вышла, тихо закрыв за собой дверь. Дождь прекратился, и над Горой нависло полное безмолвие. В окне сруба, где жил Горхэм, светился огонь. Прислушиваясь, Эльза услышала голос Горхэма, потом ответный смех Бэлиса. Постояв, она повернулась и вошла в дом.
На следующее утро Эльза ехала верхом к ферме Бауэрсов, почти не глядя по сторонам, на серовато- бурые поля, съежившиеся под мрачным дыханием осени. Неожиданно настала теплая погода, и она направилась по южному краю Балки, пока не достигла старинной тропинки, шедшей через поля ее отца, и обвела взглядом постройки на ферме отца. Какими маленькими и серыми казались они, какими конфузливыми и как будто оправдывающимися. Единственная слива на этой маленькой возвышенности, стоявшая против гумна, казалось, прижимала ободранные ветром ветви-руки к своей узкой груди, как изможденный старик. И все-таки, при всем внешнем убожестве этого места, ведь именно здесь был тот порог сеновала, где она лежала на животе в один жаркий августовский день и смотрела вниз свирепыми
