возникло сомнение, они готовы всех Кэрью разорвать на части. Так им и надо, если они потеряют все до последнего медяка!
Риф посмотрел на нее, и она почувствовала, что готова разрыдаться.
– Ты не думаешь так, Эльза, – сказал он изменившимся голосом. – Ты не можешь так думать! Ты до сих пор еще настолько наша, что не можешь желать чего-нибудь подобного.
Мать Эльзы заговорила, не поднимая глаз от своего шитья:
– Нет, нет. Она не наша. Она одна из Кэрью. Женщины Кэрью никогда не видят ничего дурного в своих мужчинах, что бы те ни делали.
Эльза отодвинула свой стул от стола и встала. Она не в состоянии была говорить. Повернувшись, она прошла в кухню, где взяла со стола свою шляпу и сняла висевший на стуле жакет. Надев нервным движением шляпу, она вернулась в комнату. Дядя Фред гадал на кофейной гуще, наклоняя свою чашку в разные стороны, в надежде найти счастье. Стив Бауэрс тяжело вздыхал и говорил: «Пора идти спать!», но продолжал сидеть перед печкой, качаясь взад и вперед. Леон за столом лениво тасовал карты. Риф вынул папиросу и медленно ее закуривал. Клэрис собиралась идти домой и встала, чтобы взять свою шляпу и жакет.
Каждая деталь этой сцены с болезненной четкостью врезалась в мозг Эльзы. Здесь была группа людей, к которым она больше не принадлежала. Сама ли она отдалилась от них, или они оттолкнули ее от себя? Она не могла сказать.
ГЛАВА XXI
Когда на следующий день Эльза сидела против Бэлиса в вагоне поезда, ее вдруг охватило неудержимое желание кричать от радости. Она снова почувствовала себя маленькой девочкой, влюбленной в весь огромный мир из учебника географии и путешествующей в своем воображении вне времени и пространства на гигантском и быстром корабле где-то высоко, вдали от зеленых листьев, окружавших ее домик среди лебеды. Она была маленькой Эльзой Бауэрс, отправляющейся далеко – в Чикаго – с Бэлисом Кэрью. Она пребывала, казалось, вон там, на горизонте, за целые мили от вагона, там, где был неподвижный центр этого непрерывно вращавшегося перед ней пейзажа. Она проносилась по улицам каждого маленького, покрытого снегом степного городка, проникая под крыши домов и похищая все драгоценнейшие тайны этих домов, как мятежный эльф, безудержно упивающийся грабежом. Она пролетала над пустынными белыми пространствами незнакомого мира, над громадными черными пятнами лесов и полей, над обнаженными вершинами холмов. Она была необузданно, бессовестно счастлива, вбирая в себя всю эту жизнь земли и крепко и надежно пряча ее внутри себя.
Бэлис говорил ей тихим, странно задумчивым тоном:
– Я никогда не видел ничего более подвижного и оживленного, чем твое лицо, Эльза. Что происходит в твоей голове?
– Я сама никак не могла бы рассказать, – призналась она с улыбкой.
Он наклонился к ней и взял ее руки.
– Знаешь, если когда-нибудь мы вместе, ты и я, уедем, чтобы войти в более сложную жизнь, то я буду не в силах тебя удержать. До сих пор это никогда не приходило мне в голову.
Она пережила мгновение острого возбуждения, быстрое радостное волнение, охватившее ее от его слов. И улыбнулась, коварно решив оставить его в сомнении. Может быть, в конце концов Бэлису полезно так думать. И все-таки как бесконечно он был неправ, как очаровательно непонятлив!
В Чикаго их встретил Джоэль. И в первые же полчаса Эльза почувствовала, какая сильная перемена произошла в ее мнении о нем. Она украдкой вглядывалась время от времени в его подвижное энергичное лицо, то сверкающее весельем, то вдруг почти меланхолическое, и поняла, что брак его с Лили Флетчер был бы ужасной и жестокой вещью. Она подумала о ребенке Лили, о ребенке, отцом которого был Джоэль Кэрью. В этом ребенке будет какая-то романтическая красота, какое-то могущественное очарование, которым никогда не мог бы обладать ребенок верного Акселя Фосберга. Она вспомнила, с какой горечью думала раньше о Джоэле Кэрью и какое горячее негодование пробудила в ней исповедь Лили. Последние месяцы произвели в ней перемену. Перемену, в которой она никогда не призналась бы себе, если бы не эта встреча с Джоэлем Кэрью.
Именно сознание этой перемены неприятно смущало ее в течение всех этих пронзительно шумных весенних дней, которые она и Бэлис проводили здесь, бродя по большим магазинам, гуляя по переполненным толпой улицам, наслаждаясь театрами, музыкой и восхитительными обедами вдвоем в разных восхитительных местах. Глубоко в тайниках ее сердца гнездилось смутное беспокойное чувство, как будто какой-то голос говорил ей: «Одна из женщин Кэрью, отгоняющая всякую мысль о тяжелых проступках Кэрью… покупающая свои платья в Чикаго… Вторая Флоренс Брин, вторая Грэс, вторая Ада». Но голос звучал очень слабо, а рядом, около нее, голос Бэлиса звучал так пылко и настойчиво.
Если не считать этого, она была бесконечно, беззаботно счастлива. Особенно наслаждалась она стремительностью и размахом огромного Чикаго, диким воем ветра – голоса этого города, буйными светло- зелеными волнами, с ревом разбивающимися о берега озера Мичиган – души этого города. Ей не хотелось покидать его и возвращаться опять ко всему давно известному, вместо того чтобы все дальше и дальше двигаться вперед, в неведомое. В последний вечер их пребывания в Чикаго, когда они стояли под хлещущим ветром в зеленоватом сумраке и слушали грохот прибоя на берегу озера, Бэлис крепко сжал ее руку и заговорил с особенной серьезностью:
– Ты, вероятно, никогда не узнаешь, что для меня значило видеть тебя такой счастливой в эти последние быстрые дни. Я надеюсь, что наступит время, – может быть, очень не скоро, когда у тебя будет все, что ты пожелаешь, и тебе можно будет путешествовать, где угодно, наслаждаться, чем захочешь. До того как наступит это время, Эльза, я буду нуждаться в твоей помощи, в твоей поддержке, страшно нуждаться.
Странная нота проскользнула в его голосе. Эльза взглянула на него в прозрачном сумраке, и ей почудилось, что он окутан мрачно-красным плащом Питера Кэрью. Ее охватила тревога.
– Что заставляет тебя так говорить, Бэлис? – спросила она.
Он улыбнулся ей и нежно погладил ее руку.
– Ничего, ничего! Я просто хочу сказать, что ты мне необходима, что я буду нуждаться в тебе, что бы ни произошло!
Ее охватило какое-то темное предчувствие. Бэлис и Джоэль провели утро вдвоем. Она сообразила, что
