неё спрятаны под клетчатую косынку, завязанную у подбородка. Она, как парень, держит руки в карманах и навалилась спиной на подоконник.
— А ты сдавай смену в порядке, и никто к тебе не будет придираться! — обрушивается другая женщина.
За столом сидит мужчина: он одно ухо заткнул пальцем, а к другому плотно прижал телефонную трубку и тоже что-то кричит, стараясь заглушить других.
— Здесь кабинет начальника смены или базар? — строго спрашивает дядя Саша, и все сразу замолкают. — В чём дело, Наталья Григорьевна, почему люди не на рабочих местах? — продолжает дядя Саша, обращаясь к маленькой бойкой женщине.
— Мы сдаём смену, — ответила она.
— Я вас спрашиваю, почему смену сдают не ни рабочих местах? — повышает голос дядя Саша.
— Сдавали на рабочем месте, а потом пришли сюда.
— Идите в цех и решайте спорные вопросы на месте, вы же начальник смены. Кого вы ещё ждёте? — выговаривает ей дядя Саша.
Наталья Григорьевна вышла из кабинета, а следом за ней удалились и спорщики.
Дядя Саша подошёл к столу, взял в руки большую толстую книгу, полистал ее, что-то записал к себе в записную книжку и недовольно покачал головой.
— Следите за режимом, Андриан Ефимович. Нельзя допускать таких колебаний.
Не отрываясь от телефона, мужчина согласно кивнул. Дядю Сашу все слушались, и в этом не было ничего удивительного. Валерка прекрасно понимал по собственному опыту, что это так и должно быть.
В кабинет вернулась Наталья Григорьевна. Она раскраснелась, сразу видно, что быстро бежала.
— Всё в порядке, разобрались. Делать им нечего, вот и спорят по пустякам, — торопливо говорит она.
— Смена вся осталась на воскресник? — спрашивает дядя Саша.
— Нет одного Анянова. Похоже, что он ушёл домой.
— А вы его предупреждали?
— Конечно. На пятиминутке объявила и ещё отдельно ему сказала во время смены. А что толку? С него как с гуся вода. Удружили вы нам, Александр Максимович.
«Опять Анянов, — думает Валерка, — а дядя Саша говорил, что он уже исправляется».
Дядя Саша молчит и трёт лоб у переносицы. Он, наверное, снова жалеет, что взял в цех этого Анянова…
— Удружил, говорите? — переспрашивает дядя Саша. — А я ведь надеялся на вашу смену, думал, что вы сумеете на него повлиять.
— Не знаю я, как на него влиять! — возмущается Наталья Григорьевна. — Поговорили бы вы с ним лучше сами. Всё-таки вас он ещё слушается, боится, что ли, а на остальных ему наплевать.
— Очень плохо, Наталья Григорьевна. — Дядя Саша встал со стула и подошёл к окну. — Когда я брал в цех Анянова, то прежде всего рассчитывал на вас, на коллектив, а не на свой начальственный авторитет. А вы, вместо того чтобы серьёзно заняться парнем, то и дело подсовываете его мне на избиение.
Валерка с тревогой и удивлением смотрит на дядю Сашу: неужели он бил Анянова? Нет, этого не может быть. Дядя Саша же сам говорил, что бить человека — последнее дело.
«Наверное, — мелькает у Валерки догадка, — она хочет, чтобы дядя Саша побил Анянова».
Наталья Григорьевна давно перестала улыбаться, она с укором смотрит на дядю Сашу и запальчиво отвечает ему;
— Вы вот говорите, что рассчитывали на нас, когда брали Анянова, а с нами не сочли нужным даже посоветоваться. Вы спросили нас: хотим мы с ним возиться или нет?
— Может быть, в чём-то вы и правы, — уже спокойнее заговорил дядя Саша, — но я считаю лишним ставить на голосование вопрос, нужно ли перевоспитывать человека. Мы с вами обязаны делать это, где бы мы ни были — в цехе, в кино, на улице, дома. В противном случае грош цена всем нашим обязательствам, и нечего думать о звании цеха коммунистического труда. Я обязательно приду к вам в смену, и все мы будем говорить с Аняновым. Все! — еще раз повторил дядя Саша.
Наталья Григорьевна перестаёт сердиться, она снова улыбается, только не так, как раньше, а немного грустной и застенчивой улыбкой, ну прямо как Маринка.
— Что вы думаете, я сама не понимаю? Просто досадно становится. Вы же первый на цехкоме отметите, что у нас не вся смена вышла на воскресник.
— Отмечу, — подтверждает дядя Саша, — но мы всем цехкомом вас трижды отметим, когда вы заставите Анянова почувствовать себя настоящим членом коллектива. И я убеждён, что такой цехком не за горами. Так что не падайте духом, идёмте-ка лучше к вашим людям.
О Валерке дядя Саша, кажется, забыл, потому что вышел из комнаты, даже не взглянув на него. Валерка растерянно покрутился на одном месте, потом, испугавшись, что может потерять дядю Сашу, выскочил вслед за ним.
В цеховом дворе было людно и оживленно. Мужчины и женщины, почти все в одинаковых куртках и брюках, копали ямки и траншеи вокруг здания.
— Я смотрю, у вас грандиозные планы, — сказал дядя Саша Наталье Григорьевне.
— Да, — ответила она, — времени на подготовку ещё много. Хотите посмотреть наш план?
— Покажите.
— Наталья Григорьевна достала из кармана сложенную вчетверо бумажку и передала её дяде Саше. Валерке снизу не видно было, что там нарисовано, да он не очень-то и интересовался этим. Куда занятнее было смотреть, как мягко врезаются лопаты в песчаный грунт, углубляя и удлиняя траншеи.
— Ну что же, план хороший, — одобрил дядя Саша, возвращая бумажку.
— Александр Максимович! — подбегает к ним паренёк с чёрными вьющимися волосами. Глаза и брови у него тоже были чёрные, как будто их нарисовали карандашом. — Я больше не буду выпускать боевые листки!
— Это почему? — спрашивает дядя Саша.
— Опять просмеяли. — И парень низко опустил голову.
— За что же?
— Да за стихи.
— Ну, а ты сам-то как думаешь, Миша, хорошие стихи ты там поместил или плохие?
— Откуда мне знать, что я, поэт, что ли?
— Раз пишешь — должен знать.
— Когда пишешь, еще труднее, — возражает Миша.
— А ну прочти.
— Не буду я читать, вон он, боевой листок. Хотите, прочтите сами.
Дядя Саша направляется к доске, на которой кнопками приколот разрисованный разноцветными карандашами небольшой лист бумаги. Валерка не отстаёт от дяди Саши ни на шаг.
— Этот стих? — спрашивает дядя Саша.
— Да, — кивает Миша.
Дядя Саша читает вслух:
Пусть здесь работают и радуются люди:
Когда цех о зелени, работать веселей.
Пусть нам при жизни памятником будет
Сирени цвет и шелест тополей!
— А по-моему, неплохо, — говорит дядя Саша, — вполне терпимо. Но мне кажется, ты зря обижаешься на ребят. Сам же говоришь, что не поэт. Чудак ты, Миша, разве можно запретить людям смеяться,
И вдруг Миша смеётся сам.
— Дошло? — улыбаясь, спрашивает дядя Саша.
— Дошло, — говорит Миша и, всё ещё улыбаясь, бежит к работающим.
Дядя Саша положил руку на Валеркин затылок; он всегда так делает, чтобы Валерка не отставал или
