нелепейший несчастный случай, — однако это объяснение само по себе уже не кажется мне достаточным. Измениться за одну ночь? Заснуть одним человеком, а проснуться другим? Теоретически — возможно, в реальной жизни — сомневаюсь. Конечно, то, что с ним произошло в тот вечер, это серьезно, но есть множество способов отреагировать на свидание со смертью. Реакция Сакса была, мне кажется, единственно возможной, ибо она — следствие душевного смятения, в котором он пребывал задолго до несчастного случая. Иными словами, даже если в тот вечер он находился в хорошей форме и не осознавал всего трагизма своего состояния в последние два-три года, объективно ситуация была чревата катастрофой. Доказательств у меня нет — кроме запоздалых рассуждений. Многие на месте Сакса, пережив такое, посчитали бы, что они родились в рубашке, и постарались бы поскорей выкинуть случившееся из головы. Сакс не выкинул, не мог выкинуть, и это свидетельствует только об одном: ночное происшествие не столько перевернуло его душу, сколько обнажило в ней то, что было дотоле сокрыто. Если я не прав, то все, о чем я написал, — пустые измышления, не стоящие ломаного гроша. Тогда остается признать: в тот вечер жизнь Бена раскололась на две неравные части — «до» и «после», и все, что было «до», можно спокойно вычеркнуть как несущественное. Но в таком случае человеческое поведение лишалось бы всякого смысла. Это означало бы, что наши поступки в принципе не поддаются рациональному объяснению.
Самого инцидента я не видел, но я был среди почти полусотни гостей, которые набились в тот жаркий летний вечер в однокомнатную бруклинскую квартиру, — шумная, взмокшая, изрядно подвыпившая компания. Это произошло около десяти часов, когда все мы поднялись на крышу, чтобы полюбоваться праздничным фейерверком. Непосредственных свидетелей оказалось двое: Мария Тернер, стоявшая вместе с Саксом на пожарной лестнице, и Агнесса Дарвин, которая, споткнувшись, налетела сзади на Марию и стала невольной причиной несчастья. То, что Сакс не погиб, упав с четвертого этажа, можно считать чудом. Если бы не натянутая внизу бельевая веревка со всяким барахлом, это кончилось бы размозженным черепом или сломанным позвоночником, а так — он приземлился на груду одеял и полотенец. Хотя удар все равно получился не дай бог никому, он не только остался жив, но и сравнительно легко отделался: не считая синяков и ушибов, несколько сломанных ребер и плечо плюс сотрясение мозга средней тяжести. Казалось бы, живи и радуйся, ан нет, он так и не оправился. То есть физически-то он восстановился, но это уже был не тот Сакс. Тут впору говорить о мистике, и вразумительного объяснения у меня до сих пор нет. Впечатление такое, будто он, пока летел вниз, потерял самого себя. В считанные секунды из него ушла жизненная сила, и, хотя впереди У него было еще четыре года, обрести ее вновь он так и не смог.
Вечеринка состоялась 4 июля 1986 года, в День независимости. Айрис путешествовала по Китаю вместе с сестрами, одна из которых жила в городе Тайбэй, Дэвид был в летнем лагере в графстве Бакс, а я, затворившись в четырех стенах, писал новый роман. Июль Сакс обычно проводил в Вермонте, но «Виллидж войс» заказала ему статью о торжествах по случаю столетия статуи Свободы, и он решил задержаться в городе, пока не сдаст материал в редакцию. Тремя годами ранее под моим нажимом он наконец обзавелся литературным агентом (собственно, это был мой агент, Патриция Клегг), она-то и устроила эту самую вечеринку. Район Бруклин-Хайтс, где жила Патриция, — идеальная смотровая площадка для любителей фейерверков, почему Бен с Фанни и приняли ее приглашение. Сам я туда не собирался (с головой ушел в работу), но, узнав, что они там будут, передумал. Мы и так уже почти месяц толком не общались, и, так как они вот-вот должны были уехать из города уже до конца лета, я ухватился за последнюю возможность повидаться.
Разговора с Беном не получилось. Когда я приехал, вечеринка была в разгаре. Мы перекинулись парой слов, и вскоре нас оттеснили в разные концы комнаты. Зато рядом оказалась Фанни, и мы с ней так заболтались, что совершенно потеряли из виду Бена. О том, что Мария тоже пришла, я узнал только после инцидента, но в неразберихе, сопутствовавшей роковому падению, среди общих криков, сирены «скорой помощи» и беготни санитаров, этот факт как-то не отложился в моей памяти. До печального события я наслаждался тем, что снова вижу Фанни, что мы беседуем как старые добрые друзья — будто и не было всех этих бурь и потрясений. В тот вечер (наверно, немного перебрал) я почувствовал прилив сентиментальности и, глядя на Фанни, с неожиданной остротой подумал, что мы не молодеем. Эта простая мысль пронзила меня как откровение. Жизнь уходит, а опереться-то почти и не на кого. Фанни с Беном да Айрис с Дэвидом — вот и вся моя семья. Только эти четверо постоянно были в моем сердце.
Затем мы вместе со всеми поднялись на крышу. Я был рад, что не остался дома. Нью-Йорк превратился в осажденный город, в котором идут нешуточные уличные бои: треск петард напоминал пулеметные очереди, шутихи прорезали темноту, подобно трассирующим пулям, повсюду висели клубы дыма. Слева от нас, посреди залива, возвышалась ослепительная статуя Свободы, вся в огнях. Небоскребы Манхэттена, казалось, сейчас, как ракеты, умчатся в небо, только их и видели. Мы с Фанни, усевшись на крыше плечо к плечу, позади остальных, говорили обо всем и ни о чем. О прошлом и письмах Айрис из Китая, о Дэвиде и статье Бена, о ее музее. Буквально за минуту до рокового события мы вспомнили, как Сакс и его мать рассказывали о своем посещении острова Бедлоу в начале пятидесятых. Ассоциация лежала на поверхности, жуткой ее сделало стечение обстоятельств: не успели мы посмеяться над страхами миссис Сакс сверзиться с лестницы внутри статуи Свободы, как Сакс сорвался вниз с пожарной лестницы под нами. Слово будто спровоцировало реальное несчастье, засвидетельствованное душераздирающими женскими криками. Они до сих пор звучат у меня в ушах, а когда кто-то выкрикнул имя Бена, перед глазами — искаженное страхом лицо Фанни и разноцветные веселые блики от фейерверка, играющие на этом лице.
Его в бессознательном состоянии привезли в университетскую больницу Лонг-Айленда. Хотя через час он пришел в себя, его там продержали две недели, чтобы сделать всевозможные тесты мозга. Думаю, его выпустили бы раньше, но за первые десять дней он не сказал ни слова — ни Фанни, ни мне, ни навещавшей его каждый день Марии Тернер, ни врачам и медсестрам. Великий говорун Сакс превратился в молчальника, и поневоле закрадывалось подозрение, что контузия вызвала потерю речи.
Для Фанни наступили тяжелейшие времена. Она договорилась на работе и просиживала с ним дни напролет, но он на нее не реагировал: стоило ей войти в палату, как он притворялся спящим или смотрел на нее невидящим взглядом, словно она пустое место. И без того тяжелая ситуация становилась невыносимой. Такой озабоченности, такого отчаяния в ее глазах я еще никогда не видел. Постоянные визиты Марии лишь усугубляли дело. По этому поводу Фанни строила разные домыслы, ни на чем, естественно, не основанные. Мария толком и не знала Бена, ведь со дня их последней встречи — ужин в Бруклине, когда я с ней познакомился, — прошло ни много ни мало семь лет. Появление Марии на злополучной вечеринке никак не было связано ни с Беном, ни со мной. Ее привела с собой Агнесса, редактор ее будущего фотоальбома и «по совместительству» подруга хозяйки дома. Потрясенная случившимся на ее глазах, Мария приходила в больницу, потому что не могла не прийти. При виде ее у Фанни всякий раз вытягивалось лицо. Догадываясь, что она подозревает худшее, я пригласил обеих женщин пообедать в больничном кафетерии, чтобы разрядить атмосферу.
По словам Марии, они с Беном болтали в кухне. Оживленный, явно в ударе, он угощал ее затейливыми историями про статую Свободы. Когда начались фейерверки, он предложил ей выбраться через кухонное окно на пожарную лестницу и оттуда, а не с крыши полюбоваться на редкое зрелище. Вроде Сакс не так уж много и выпил, но в какой-то момент он вдруг вскочил, перелез через ограждение и уселся на железные перила, так что его ноги болтались в воздухе. Испугавшись за него, она вылезла следом на маленькую площадку, обхватила его руками сзади и стала уговаривать вернуться, но он только смеялся в ответ, дескать, не о чем беспокоиться. Тут в кухню вошла Агнесса. Увидев в открытое окно веселую парочку, захмелевшая толстушка решила к ним присоединиться. Когда с бокалом в руке она неуклюже перенесла одну ногу через подоконник, ее каблук застрял между арматурных прутьев, и она, пытаясь сохранить равновесие, нырнула вперед. Площадка была узкая, и Агнесса всем своим грузным телом навалилась сзади на Марию. Та, невольно подтолкнув Бена, разжала руки, и он рыбкой полетел вниз. Вот так. Никто не успел даже глазом моргнуть.
Уверившись в беспочвенности своих подозрений в отношении Марии, Фанни испытала облегчение, но вопросы остались. С какой стати Сакс, всегда боявшийся высоты, вдруг залез на перила? И почему он так резко к ней переменился? На физические травмы все не спишешь. Ответы на эти вопросы мог дать только сам Бен… если он заговорит.
Прошел месяц, прежде чем Сакс приоткрыл для меня завесу. В один из знойных августовских дней я
