Он целовал ее лицо, руки, гладил тело, от этих прикосновений она заводилась все сильнее. Он снова вошел в нее, только на этот раз еще нежнее, еще внимательнее, словно прислушиваясь к каждому вздоху, замечая каждый жест.
– Все… не могу больше… – простонала Марина, закрывая глаза.
– Потерпи еще секунду, – попросил он. – О боже…
Она совершенно обессилела, а Федор, казалось, может еще продолжать. Даже до душа дойти Коваль не смогла, так и уснула, прижавшись к его обнаженному телу.
Утро началось с поцелуя и чашки кофе, поданной в постель.
– Просыпайся, соня! Уже десять часов, – и Марина открыла глаза, обнаружив улыбающегося Федора, сидящего возле нее с чашкой свежесваренного кофе в руках.
– Мне в кои-то веки никуда не надо, могу позволить себе поваляться до обеда!
Федор снова поцеловал ее, лег рядом и спросил:
– Слушай, а откуда все это у тебя, подружка? Я имею в виду машину, квартиру? Родители?
– Нет, представь себе, сама заработала, мне не на кого надеяться, кроме как на себя. Я вкалывала со школы, все время отказывала себе даже в элементарном. Зато теперь могу позволить почти все.
Признаться, Марина слегка лукавила. Но не могла же она вот так сразу выложить едва знакомому человеку все об истинном источнике своего благосостояния!
Дело было в том, что еще в интернатуре судьба свела молодую, амбициозную красотку с одним очень крупным криминальным авторитетом, под «крышей» которого находились все клубы, рестораны, бары и казино города. В одном из этих веселых заведений его и подстрелили однажды, а спасать пришлось Марине, так как дежурная бригада хирургов была невменяема по причине праздника.
С тех пор Мастиф проникся к ней признательностью и чем-то вроде отцовской любви, что, однако, не мешало ему время от времени обращаться с просьбами, как-то: положить в отделение непрофильного больного под чужой фамилией, снять кому-нибудь абстинентный синдром… А уж сколько пуль и осколков она извлекла из накачанных торсов его братков… Не говоря о ножевых ранениях! Естественно, ее услуги хорошо, да что там – просто очень щедро оплачивались. Но Марина тяготилась этим знакомством, прекрасно понимая, что до добра оно не доведет.
Словом, сказать Федору правду она не могла. А потому скормила ему ту же лапшу, что и всем – сказку про бедную девочку, работающую с утра до ночи. Волошин долго молчал, переваривая и прикидывая что-то, а потом выдал:
– Даже при условии полной голодовки, ходьбы пешком и одевания в мешки от картошки в течение всех этих лет, максимум что ты имела бы, это «хрущоба» на окраине, а то и вовсе за городом, где-нибудь в Ершовке. И ездила бы не на «крузере», а на «Жигулях», да и то если очень повезло бы.
Марина приподнялась и внимательно посмотрела ему в лицо. Серые глаза Волошина были насмешливо прищурены, а крылья носа чуть подрагивали.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего. Только то, что врешь ты очень бездарно. Даже стыдно слушать.
Он сказал это спокойно, но Марина прекрасно видела, насколько неприятна ему мучающая догадка.
– Ты что же, думаешь, что я сплю с мужчинами за деньги? – тихо спросила Коваль.
– А ты хочешь убедить меня в обратном? – так же тихо произнес он.
– Ну, понятно! – она встала с постели и взяла валяющийся на пуфе у зеркала халат. Шелк был неприятно холодным, и Марина поежилась. Повернувшись к лежащему Федору, зло бросила:
– Господи, я-то решила, что ты не так примитивен, как остальные! Почему, если женщина молода, привлекательна и независима, то она непременно шлюха?
– Заметь, я этого не говорил, ты сказала! Посмотри на ситуацию моими глазами, – предложил он. – Красивая, молодая девица на джипе бьет мою развалюху. Без тени сомнения предлагает пятьсот «гринов». Потом тащит незнакомого мужика в дорогущий ресторан – еще баксов триста. Дальше вообще чудеса – она везет его в квартиру в крутейшем районе, ложится с ним в постель… Улавливаешь ход моих мыслей?
– Что, подсчитываешь, хватит ли денег расплатиться со мной за услуги? – усмехнулась Марина.
– Это еще вопрос, кто кому должен! – подмигнул Федор.
Она захохотала, сразу перестав злиться, упала на постель и принялась целовать его смеющееся лицо. Проводя пальцами по выбритой голове, получала почти эротическое наслаждение.
– Больше не злишься? – спросил Федор, когда она наконец отстала.
– Уже нет. Но прошу тебя, поверь, что деньги я действительно получаю за работу по профессии.
– Кстати, хотел еще одну вещь узнать – что за шрам у тебя под татуировкой?
Вот это наблюдательность! Скачущий козерог на крестце был призван шрам скрывать, а никак не демонстрировать.
– Это ожог, – неохотно объяснила Коваль.
– Странное место для ожога, – заметил Федор, поворачивая ее и задирая халат. – Чем так можно обжечься?
– Сигаретой.
– Не понял…
– Что непонятного?! – заорала Марина, вскакивая с постели. – Любовник воплотил эротическую фантазию и затушил об меня сигарету, ясно?! Вот такой он у меня странный парень! Хочешь, еще кое-что покажу? – она сорвала с себя халат и показала пять тонких, почти уже незаметных шрамов вокруг левого соска. – Это бритвой, неглубоко, чтобы швы не накладывать. Потом сидел и облизывал меня, вся морда в крови, а он только ухмылялся…
При воспоминании об этом она содрогнулась, переживая весь кошмар заново – эти движения языка по кровоточащей груди, лицо Нисевича, выражавшее высшее наслаждение…
Федор крепко прижал ее к себе, словно хотел уберечь от жутких воспоминаний. Марина жалко всхлипнула. Никто не знал об этих «забавах» с Денисом, да и не поверил бы никто. Благополучный семьянин Нисевич и надменная, холодная и неприступная стерва Марина Коваль – все это никак не вязалось с тем, чем он вынуждал ее заниматься. Кто поверил бы, что эта самая Коваль по первому требованию опускается на колени, открывая ярко накрашенный рот, ложится куда угодно – на стол, на пол, на подоконник… После того, как Денис порезал ей грудь, Марина два дня работала с температурой, глотая аспирин и антибиотики, ее тошнило от вида и запаха крови, а на следующем дежурстве снова пошла к нему… Это смахивало на маразм, помешательство, но отказать Марина не могла, словно попав в рабство. Его глаза притягивали, как магнит, избавиться было невозможно… Выбираясь из постели, Коваль обретала способность нормально соображать, подавляла Дениса, как и всех вокруг, своим высокомерием. Но по ночам все это возвращалось к ней бумерангом, и любовник мстил за дневные обиды, порой очень жестоко, причиняя физическую боль.
Федор неожиданно поднял ее с кровати, повел в душ и там, засунув под воду, сказал:
– Я вчера еще начал подозревать, что у тебя с головой не все ладно, но чтоб такое… Все, хватит реветь, говорил же, не выношу женских слез. Поедем в лес, погуляем, развеемся, а то от тебя с ума можно сойти.
Натягивая в гардеробной узкие синие джинсы, Марина подумала, что зря выложила Федору правду о своей личной жизни – ее заморочки касаются только ее, и больше никто их не поймет. Но, с другой стороны, так тяжело носить все в себе. Подруг у Марины никогда не было.
Когда она вышла из гардеробной, Федор тихо свистнул:
– Подружка, ты выглядишь просто сногсшибательно! Какие ноги…
Марина повернулась, давая возможность рассмотреть остальное. Но он взял ее за руку и попросил:
– Не поворачивайся спиной, иначе никто никуда не поедет. Я никогда не вел себя так безрассудно, ты вынуждаешь меня терять голову.
Коваль потянула его к двери, заодно подзывая собаку. Пихнув пса на заднее сиденье джипа, они поехали к Федору, чтобы он наконец сменил свой камуфляж на гражданскую одежду. Жил он в той самой пресловутой Ершовке, на пятом этаже старой хрущевки. Квартира была уютная, но слегка запущенная, что не удивило женщину – человек не был дома полгода. Поразило другое – огромная коллекция холодного
