если Вы говорите о литературном журнале, тогда да, мне было бы очень интересно.
Только потому, что я преподаю международные отношения и пишу о правительстве и публичном праве, совершенно не значит, что я бесчувственный остолоп, филистимлянин. Я люблю искусство точно так же, как и Вы, мистер Уокер, и я ни за что не предложил бы Вам работу в журнале, если бы он не был литературным.
Откуда Вы знаете, что я смогу там работать?
Не знаю. Но у меня есть предчувствие.
Все равно непонятно. Вы предлагаете мне работу и не прочитали ничего написанного мной.
Это не так. Этим утром я прочитал четыре Ваших стихотворения в последнем номере Коламбия Ревью и шесть Ваших статей в студенческой газете. Стихотворение о Мелвилле было замечательно, на мой вкус, и мне понравилось еще одно небольшое, о могилах. Сколько еще надо мною / небес, пока не исчезну я? Потрясающе.
Очень рад, что понравились. А я поражен Вашей стремительностью.
Да, я такой. Жизнь слишком коротка, чтобы мешкать.
Мой учитель в третьем классе говорил то же самое — точь-в-точь, те же слова.
Замечательное место, эта Ваша Америка. У Вас прекрасное образование, мистер Уокер.
Борн засмеялся над своей высокопарностью, глотнул пива и откинулся назад, обдумывая сказанное.
Что мне нужно от Вас, он произнес наконец-то, это план, проспект. Напишите произведения, которые могли бы быть в журнале, об объеме выпусков, об обложках, дизайне, количестве номеров, названии журнала и так далее. Оставьте в моем офисе, когда закончите. Я посмотрю, и если мне понравится — за работу.
Хоть я и был достаточно молод, я все же понимал, что Борн мог просто забавляться разговором со мной. Как часто Вы входите в бар, встречаете человека, которого видели до этого только однажды и уходите с возможностью издания журнала — особенно, когда Вы сомневаетесь в своем Я двадцатилетнего юноши, ничего еще не доказавшего самому себе? Слишком нереально, чтобы поверить в такое. В любом случае казалось, что Борн дал мне надежду только затем, чтобы растоптать ее позже, и я ожидал, что мой проспект журнала окажется в мусоре, и он скажет, что ему это все неинтересно. Хотя при этом, совершенно не надеясь на то, что он честно сдержит свое обещание, я чувствовал, что должен попробовать. Да что я терял при этом? День раздумий и писанины, по большому счету, и если Борн в конце концов отвергнет мой проект, ну что ж, так тому и быть.
Готовый к будущему провалу, я засел за работу той же ночью. После листа с десятком имен авторов, однако, дело далеко не прошло. Не потому, что я не знал, что делаю, и не потому, что у меня не было никаких идей, но только по простой причине — я забыл спросить Борна, сколько денег он предполагает вложить в журнал. Весь проект держался на сумме его инвестиции, и, не зная его возможностей, как мог я из сотен возникших вопросов решить для себя, хоть, один: качество бумаги, объем и частота выпусков, способ скрепления бумаги, возможность использования иллюстраций и сколько (если возможно) он мог заплатить авторам? Литературные журналы в то время выходили в различных форматах и видах, начиная от напечатанных на простейших копирах и прошитых бумажными скрепками подпольных публикаций молодых поэтов Ист Виллиджа до флегматичных академических ежеквартальников, от коммерческих проектов вроде издания Эвергрин Ревью и до роскошных выпусков Objets d’Art, существовавших на деньги неведомых финансовых ангелов, терявших тысячи на каждом номере. Я должен был опять поговорить с Борном, и тогда, вместо описания проекта, я написал ему письмо о моих проблемах. Это было смешное жалкое послание — мы должны поговорить о деньгах — отчего я решил вложить в конверт что-то еще, что могло убедить его в моей полноценности. Обмен репликами о Бертране де Борне субботней ночью дал мне идею послать ему одну из поэм этого средневекового поэта. У меня была антология трубадуров — в английском переводе — и поначалу я хотел просто отпечатать одну из поэм книги. Когда я начал читать стихи, меня поразила неловкость и неумелость перевода, совершенно непередающего странную и некрасивую силу поэзии, я решил, совершенно не зная ни слова по-провансальски, попробовать сделать получше перевод, используя французскую версию. Наутро я нашел, что искал в Библиотеке Батлера: издание сочинений де Борна с оригинальным провансальским написанием и прямым переводом на французский на другой стороне книги. Работа заняла несколько часов (если я точно помню, я даже пропустил лекцию), и вот, что получилось:
Мне мило ликование весны И распускание цветов, листвы, И наслаждаюсь птичьим пеньем В покоях гулкия лесов; Приятны сердцу вид лугов, На них — палатки и шатры; И большее из всех наград Мне — видеть те поля, на них — Оружье, рыцари и кони. И взбудоражен видом тех солдат, Прогнавших всех мирян от поля боя; И рад я видеть тех, бегущих От марширующих дружин; И мое сердце бьется птицей, Когда я вижу замки под осадой; Их валы крошатся песком и тленом; Войска столпилися на краю рва. И замерло все В предвкушении великой битвы. И также, полон наслажденья, Я вижу, как барон ведет войска, На лошади своей, в оружье и без страха, Тем силу придавая всем солдатам — Вот мужество и честь. И только битва началася, каждый Готов быть должен Следовать приказу; Мужчина может стать мужчиной Лишь в битве, получив удар И тут же отвечая. И в самой гуще боя мы увидим 
