Грейс ребенка потеряла. У нее случился выкидыш: маленький зародыш вышел из нее во время маточного кровотечения. «Скорая» мчалась в Методистскую больницу в районе Парк-Слоуп, а я, сидя рядом с ней среди кислородных баллонов, с двумя санитарами по бокам, вглядывался в ее лицо, на котором живого места не было, и меня била мелкая дрожь, а по телу пробегали судороги. Нос был сломан, а правое веко распухло так, что закрывало глаз. Когда мы приехали в больницу, Грейс на каталке отвезли в рентгеновский кабинет на первом этаже, а затем на лифте в операционную, где колдовали над ней часа два. Во время этого томительного ожидания я заставил себя позвонить в Шарлотсвилль родителям Грейс. Тут-то я и узнал о смерти Джона. Трубку взяла Салли Теббетс. Разговор вышел мучительный, и, казалось, ему не будет конца. Сын их близкого друга, чей внезапный уход их только что потряс, пытался убить их дочь? Мир сошел с ума! На том конце провода послышались рыдания. Салли передала трубку мужу, и он без предисловий задал мне главный вопрос: их дочь будет жить? Да, ответил я, хотя вовсе не был в этом уверен. Я не мог сказать иначе. Я не имел права произнести слова, которые бы перечеркнули маленький шанс. Если слова убивают, лучше ничего такого не говорить и даже не думать. Не для того я выжил, чтобы потерять жену. С меня хватит Джона.
Следующие трое суток я просидел у постели Грейс. Я умывался и брился в туалете, машинально проглатывал какую-то еду и неотрывно смотрел, как жидкость из капельницы перетекает в ее вену. Изредка Грейс открывала здоровый глаз и, сказав мне пару слов, снова засыпала. Обезболивающие сделали свое дело: она ничего не помнила о случившемся и лишь смутно догадывалась, что находится в больнице. Она меня спрашивала: «Где я?» — и всякий раз забывала ответ. Во сне она плакала и постанывала, трогая забинтованное лицо, а однажды, очнувшись, спросила: «Что со мной? Почему так больно?»
Люди приходили и уходили, но разговоров с ними я не помню. На второй день появились ее родители, прилетевшие из Вирджинии. Накануне приехала из Коннектикута кузина Лили. На третий день появились младшие сестры — Дарси и Фло. Проведать ее пришли Бетти Столовиц и Грег Фицджеральд. Заглянула Мэри Скляр. Посидели наши соседи, супруги Карамелло. Наверняка я выходил из палаты, чтобы перекинуться с ними хотя бы парой фраз, а ощущение такое, что я никуда не отлучался. Первые два дня Грейс была в полубессознательном состоянии и только на третий день, ближе к вечеру, она стала понемногу приходить в себя. Она наконец меня узнала. Держа меня за руку, она произнесла вслух мое имя, а затем повторила его несколько раз — это было как заклинание, которое должно было вернуть ее с того света.
— Это госпиталь? — спросила она.
— Методистская больница. Я с тобой, Грейс. Ты не спишь. Все будет хорошо.
— Я не умру?
— Ну что ты, солнышко.
— Я вспомнила… он меня бил… кулаком и ногами. А где был ты, Сид? Почему ты не пришел на помощь?
— Я не смог его оттащить. Пришлось взять разделочный нож. Я бы его убил, Грейс, но он убежал. А через пару минут подъехали полиция и «скорая».
— Когда все это случилось?
— Три дня назад.
— А что у меня с лицом?
— Это бинты. А на нос наложена шина.
— Он сломал мне нос?
— Да. У тебя было сотрясение мозга, но сейчас все позади. Ты поправляешься.
— А ребенок? У меня внутри все болит… кажется, я догадываюсь почему. Сид, скажи, что это неправда.
— К сожалению, это правда. Но все остальное поправимо.
А еще через день прах Джона Траузе был развеян в Центральном парке. Собралось человек тридцать-сорок — друзья, родственники, пишущая братия. Обошлось без священника, и слово «Бог», кажется, ни разу не прозвучало. Грейс о смерти Джона решили не сообщать, и в то время как в Центральном парке шла траурная церемония, по официальной версии я провожал ее отца в аэропорт. Грейс следовало ограждать от потрясений. Одной трагедии более чем достаточно. Плохие вести надо дозировать, как физиологический раствор в капельнице.
Хотя имя Джейкоба во время церемонии прощания ни разу не прозвучало, я, стоя на лужайке под непривычно ярким осенним солнцем, не мог выкинуть его из головы, слушая речи брата покойного, и Билла Теббетса, и близких друзей. Как ни скверно, что Джон умер так рано, не осуществив задуманного, — можно только поблагодарить бога, что это не случилось днем позже. Еще сутки, и он бы узнал, что натворил его сынок. А так он ушел, не ведая, какого монстра породил, ушел, не дрожа за судьбу той, которую любил больше всего на свете. Имя Джейкоба было табу, но в душе у меня клокотала такая ненависть, что я мечтал только об одном: скорей бы его поймали, скорей бы суд. Увы, этому не суждено было произойти. К тому времени, когда мы все собрались в Центральном парке, Джейкоб уже был мертв. Но прошло еще два месяца, прежде чем его разложившийся труп в черном пластиковом мешке обнаружили на свалке в Бронксе, неподалеку от реки Гарлем. Он получил две пули в голову. Ричи и Фил, казавшиеся плодом его воображения, спустя год предстали на судебном процессе, где с помощью баллистической экспертизы обвинение доказало, что выстрелы были произведены из разных пистолетов.
В тот же день, первого октября, письмо, отправленное мадам Дюма, дошло до адресата. После траурной церемонии я заехал домой переодеться и нашел его в почтовом ящике. Обратного адреса не было, поэтому от кого письмо, я понял, только когда вскрыл конверт в кабинете. Траузе писал как курица лапой, и я не без труда разбирал его крючки и завитушки. Мне пришлось перечитать письмо несколько раз, прежде чем отдельные слова сложились в общий смысл, и, когда это произошло, я услышал голос Джона — голос, звучавший из-за черты, из ниоткуда. Затем я обнаружил чек, и мои глаза наполнились слезами. Я мысленно увидел, как прах Джона медленно разлетается из урны. Увидел Грейс на больничной койке. Увидел, как я рву на клочки синюю тетрадь. Через несколько мгновений, закрыв лицо руками, я рыдал, как ребенок, сотрясаясь всем телом. Не знаю, долго ли это продолжалось, но в эти самые минуты, обливаясь слезами, я чувствовал себя как никогда счастливым — просто потому, что я жив. Это счастье было превыше великих слов утешения, превыше горя, превыше уродства или красоты мира. Наконец меня отпустило, и я переоделся. Через десять минут я уже шагал в больницу, где меня ждала Грейс.
Примечания
1
Свое шестнадцатилетие американские девушки отмечают с особой помпой, особенно представительницы среднего класса, для которых это своего рода альтернатива великосветскому «балу дебютанток».
2
Мне грустно.
3
