– Все в порядке, дорогой.
Хохол в очередной раз поразился выдержке и характеру Марины – провести явно непростой разговор один на один со стрелком, уговорить – или запугать – того так, что он согласился сдать собственного хозяина, а потом выйти с легкой улыбкой, как после приятного киносеанса… Так могла только Коваль.
– Я люблю тебя, – пробормотал он ей на ухо, заметив, что Леон отвел Глеба в сторону лестницы.
– Я это чувствую, – серьезно сказала Марина, – и мне это очень важно, Женя…
– Узнала что?
– Узнала. Но легче не сделалось, скорее – сложнее, – со вздохом призналась Марина. – Зелю можно зацепить только на его исторической родине, а это такие, прости, пердя, что даже думать не хочется.
– Мы сами! – решительно произнес Хохол. – Сами – я и Леон, вдвоем. Ты останешься здесь. И не спорь! Я не позволю больше, я, в конце концов, мужик!
– О-о, как тебя проняло-то, – насмешливо проговорила она, беря его под руку и направляясь к выходу. – Не надорвешься?
– Прекрати, Марина, я серьезно.
Женька уперся и не двигался с места, заставив и Марину остановиться.
– Ну, серьезно – так серьезно, я ж вроде и не спорю, – вздохнула она, поняв, что и не выйдет у нее спорить сейчас.
– И ты сделаешь так, как я скажу?
– А у меня что – выбор вдруг появился после твоего категорического заявления?
– Нет.
– Тогда не занимайся словоблудием. Я останусь, если ты так хочешь.
Хохол смотрел подозрительно, и она понимала – не верит, но не обижалась. Слишком часто она врала ему, слишком часто делала по-своему, чтобы вот так, враз, он взял и поверил ее словам. Но Марина уже решила – хватит, она устала везти все на себе. И если Женька предложил ей остаться, она останется. В конце концов, это не ее личные проблемы.
– Ты обещаешь мне, что будешь осторожен? – спросила она, заглядывая ему в глаза, и Хохол понял, что выиграл, и сегодня все пойдет так, как он решил.
– Буду, котенок. Я уже мало на что гожусь – руки-то, сама знаешь. Но пока ты там разговоры разговаривала, Леон намекнул, что мы и сами справимся, без этого сопливого разрядника, даже если он согласится.
– Женя, я его пожалела, – призналась Марина. – Пожалела, как пожалела бы сына. Ему и так всю жизнь изломали этой ненавистью, он же совершенно душевно больной, у него все черное внутри. Гришка все-таки сволочь, в который раз убеждаюсь.
– Шлепнуть бы родственника твоего, да ты ж запретила, – скрипнул зубами Хохол, представляя, с каким удовольствием собственноручно отвернул бы Бесу голову.
– Не надо, Женя… ты ведь знаешь… я сто раз имела шанс его убрать, но всегда помнила, кто он. Я не хочу такой вины перед Малышом.
– Малыш твой за такое сам бы на свои мажорские понятия плюнул, уж я-то это помню. Он за тебя вообще берега терял.
– Он мужчина.
– А ты? Ты сама за него сколько народа уложила, не помнишь?
– Помню. Но поверь – и за тебя я сделала бы точно то же самое. Но Бес… Женя, я не могу. Наверное, впервые в жизни чего-то не могу, понимаешь?
Она уткнулась лбом ему в грудь и часто задышала, давя в себе непрошеные слезы. Имея тысячи возможностей навсегда избавиться от ставшего невыносимым Беса, она так и не решилась сделать это, не смогла переступить через то, что не являлось препятствием для него самого, – через его родство с Егором Малышевым. Злилась на себя, ненавидела за слабость – но не могла. Марине всегда казалось, что Егор даже мертвый не простит ей подобного. И сколько бы Женька ни уверял ее в обратном, ни приводил сотни примеров, ни убеждал, что сам Малыш не посмотрел бы на родство в таких обстоятельствах, это не казалось ей правильным.
– Ну, все-все, котенок, ты не плачь только, – почти испуганно попросил Хохол, крепко прижимая Марину к себе, – не хочешь – не будет, ты ведь знаешь. Я все понимаю, у тебя свои понятия, свой кодекс. Но Бес, сука, мне ответит когда-нибудь. Идем, родная, там, поди, Леон на нервах.
– Да-да, конечно, идем, – пробормотала она, пряча глаза под темными очками.
– Жить пока тут будешь, – Ворон полусидел в постели и внимательно разглядывал стоявшего перед ним Глеба в окружении Леона и Хохла, – комнату тебе приготовят, но уж извини – свободного перемещения не гарантирую. С тобой всегда кто-то будет до тех пор, пока не уедете. Ты ж понимаешь, у меня нет никаких гарантий и нет возможностей доверять тебе полностью.
– Я… я понимаю, – пробормотал Глеб. – Я бы тоже… на вашем месте…
– Да ты на своем-то усиди сперва, – вздохнул Ворон, – потому как, если что пойдет не по плану, эти два молодца от тебя даже зубов не оставят – порвут, как обезьяны газету.
– Я все сделаю так, как обещал, – вдруг вскинул голову Глеб, и Ворон с любопытством протянул:
– Ты гляди… гонор попер, прям как у бати твоего. Ну, посмотрим. Если что – я тебя вроде как предупредил, ты уж не обижайся. Леон, уведи его, пусть Лена ему пожрать чего в комнату принесет, и у двери посади кого-нибудь. Имей в виду, пацан – окно в решетках, пробовать на прочность не советую, – это было последнее, что он сказал, мгновенно теряя интерес к Глебу.
Леон взял того за плечо и вывел из комнаты. Хохол тоже развернулся, чтобы уйти, но Ворон вдруг окликнул его:
– Жека, задержись.
– Ну, чего? – Он остановился в дверях, сложив на груди руки.
– Как Наковальня? Чего не пришла-то?
– Голова у нее разболелась, я ее в комнате запер. Нервничать ей нельзя совсем, а тут еще и сотрясение. Если у тебя все, то я пойду – ее одну нельзя в таком состоянии оставлять.
– Может, все-таки доктору позвонить?
– Не надо, я сам, – и Хохол вышел, проигнорировав кривую ухмылку Ворона.
Марине на самом деле стало нехорошо по дороге обратно, она корчилась на переднем сиденье, потому что Женька с Глебом сидел сзади, и от Хохла, разумеется, не укрылось ни ее побледневшее лицо, ни страдальческая гримаса, застывшая на нем, ни прикушенная почти до крови губа. Когда машина остановилась во дворе Мишкиного дома, Женька, враз забыв про Глеба и Леона, выскочил на улицу и рванул дверку с Марининой стороны:
– Котенок, что? Голова? – Она кивнула еле заметно, не разжимая зубов, и Хохол, подхватив ее на руки, понес в комнату. – Сейчас шторы задерну, будет потемнее, – бормотал он, укладывая ее на постель и стягивая сапоги. – Вот так… давай раздену тебя, и под одеяло. Может, уснешь пока?
Марина не ответила, даже не пошевелилась – настолько разрывала виски нестерпимая боль. Когда вошел Леон с сообщением, что Ворон зовет на разговор, Женька чуть не в тычки выпихал его обратно в коридор и вышел следом:
– Не трогай ее, только задремала. Пошли вдвоем.
– Но…
– А вот без «но»! – чуть повысил голос Хохол. – Ей там все равно нечего делать – мы с тобой вдвоем и поедем, а она тут останется. Мне так будет проще. А ей – безопаснее. Все, идем, а то Мишка орать будет.
Леон только плечами пожал. Он уже перестал делать попытки понять, кем доводятся друг другу эти двое. Вроде как муж и жена, но в какие-то моменты он чувствовал, что не все так просто. Порой Джек вел себя как обычный охранник, да не такой, как принято, а из «тех», из «синих», о чем, собственно, свидетельствовали и его татуировки. И исходило от него что-то такое… звериное, что ли, когда речь заходила о его жене. Удивляло еще и то, с каким вниманием Ворон прислушивался к словам женщины – вот это как раз Леона очень сильно занимало. Но вдаваться в подробности означало наживать себе врагов, а это совершенно ни к чему.
Женька вернулся как раз в тот момент, когда Марина, уже проснувшись, села в кровати и
