— Ясно и свежо, — ответила миссис Юм. — По радио сказали, что днем может потеплеть до пятидесяти пяти.
— Ясно и свежо. Лучше не придумаешь. А какое сегодня число, Фогг, какой день календаря?
— Первое апреля, начало нового месяца.
— Первое апреля! День шуток и розыгрышей. Во Франции его называли днем шалостей. Что, Фогг, пошалим на славу? Пошалим так, что мало не покажется!
— Конечно же, — сказал я.
В таком тоне Эффинг воодушевленно проболтал до конца завтрака, лишь изредка останавливаясь, чтобы положить в рот ложку овсянки. Миссис Юм явно забеспокоилась, но меня очень порадовала эта вспышка кипучей энергии. Чем бы она ни закончилась, все равно это было лучше, чем последние три мрачные недели. Эффингу не подходила роль безучастного ко всему старика, и уж лучше пусть энтузиазм сведет его в могилу, чем все мы будем маяться от его подавленного настроения.
После завтрака он велел нам принести все, что нужно для прогулки, и укутать его потеплее. И вот он, как обычно, исчез под неизменными шарфом, шубой, шапкой, перчатками, одеялом. Потом он велел мне открыть чулан и взять лежавший там под кучей обуви и галош небольшой клетчатый саквояж.
— Как ты думаешь, Фогг, этого хватит? — спросил он.
— Все зависит от того, что вы хотите туда положить.
— Деньги. Двадцать тысяч долларов наличными.
Я собрался было ответить, но миссис Юм опередила меня:
— Что вы, мистер Томас, господь с вами. Я этого не переживу. Слепой человек — и мотаться по улицам с двадцатью тысячами наличности. Выбросьте это из головы.
— Заткнись, сука, — огрызнулся Эффинг. — Заткнись, а то я тебе покажу. Это мои деньги, и я сделаю с ними все, что захочу. У меня есть надежный телохранитель, и ничего со мной не случится. А если и случится, но не твое это дело. Поняла, ты, толстая корова? Еще раз пикни, и тебя уволю.
— Она просто заботится о вас, это ее работа, — сказал я, пытаясь защитить миссис Юм от этих чудовищных оскорблений. — Не стоит из-за этого сердиться.
— И ты тоже примолкни, каждой бочке затычка! — заорал он на меня. — Делай, что говорят, а то и тебя выставлю. В два счета отсюда уберешься. Только попробуй еще хоть слово поперек сказать — тогда узнаешь.
— Ну вы и зараза, — сказала миссис Юм. — Просто выживший из ума старый пердун, вот вы кто, Томас Эффинг. Хоть бы вы растеряли все свои доллары. Пускай они все по одному вылетят из вашего саквояжа, чтоб вы их больше никогда не увидели!
— Ха! — усмехнулся Эффинг. — Ха-ха-ха! А что, по-твоему, тупоумная клуша, я собираюсь сделать? Потратить их? Неужто ты думаешь, что Томас Эффинг опустился до такой банальщины? У меня на эти деньги большие планы, просто грандиозные, такое еще никому не снилось.
— Вот болтун! — ответила миссис Юм. — Да хоть бы вы миллион растранжирили, мне-то что? Мне это без разницы: просто избавлюсь от вас, а заодно и от всех ваших закидонов.
— Ну, будет, будет, — Эффинг вдруг заговорил подкупающе слащавым тоном. — Не дуйся, цыпочка. — Он взял ее руку и несколько раз пробежал по ней поцелуями вверх и вниз — будто бы даже с искренним чувством. — Фогг присмотрит за мной. Он парень крепкий, так что нам ничего не страшно. Будь покойна, я продумал все до мельчайших деталей.
— Меня вы не проведете, — ответила она, сердито отнимая руку. — Ясно, вам пришла на ум какая-то дурь. Так и запомните: меня вам не удастся сбить с толку. Я уже не девочка. Раз обдурят, так навсегда в дураках и останешься, так мне мама говорила, и она была права.
— Я бы тебе все объяснил, — сказал Эффинг, — но у нас мало времени. К тому же, если Фогг не поторопится вывезти меня отсюда, я сдохну от жары под всей этой грудой одежды.
— Ну и катитесь, — ответила миссис Юм. — А мне вообще наплевать.
Эффинг ухмыльнулся, потом выпрямился в кресле и повернулся ко мне.
— Готов, бой? — гаркнул он по-капитански.
— Всегда готов, сэр, — ответил я.
— Хорошо. Тогда поехали.
Нашей первой остановкой был Чейз-Манхэттен банк на Бродвее, где Эффинг снял со счета двадцать тысяч долларов. Сумма была значительная, и для выполнения этой операции потребовался почти час. Сначала надо было подписать бумаги у разных клерков, а потом еще кассиры возились, отыскивая требуемое количество пятидесятидолларовых купюр — именно в таком виде хотел Эффинг получить деньги. Он был клиентом этого банка многие годы, «значительным клиентом», как он неоднократно повторил управляющему, — и тот, опасаясь неприятных сцен, всячески старался угодить старику. Эффинг вел игру втемную. Он отказался от моей помощи, а когда вынул из кармана чековую книжку, то всячески закрывал ее от меня, будто боясь, что я увижу громадную сумму его счета. Меня уже давно не обижало такое его поведение, да и, в конце концов, мне было абсолютно все равно, сколько у него денег. Наконец купюры подготовили, кассир пересчитала их дважды, потом Эффинг велел мне пересчитать их еще раз — для верности. Раньше я никогда сразу столько денег не видел, но к тому моменту, когда закончил пересчет, эта сумма перестала казаться мне столь баснословной, и деньги снова превратились в обычные зеленые бумажки — четыреста штук. Я сказал Эффингу, что все верно, он удовлетворенно улыбнулся и велел уложить пачки в саквояж, куда они все спокойно поместились. Я застегнул саквояж, положил его на колени Эффингу и вывез старика из банка. Всю дорогу к выходу он возбужденно разговаривал и залихватски размахивал тростью.
На улице Эффинг приказал мне остановиться где-нибудь на островке безопасности посреди Бродвея. Место было шумное, вокруг неслись автомобили и грохотали грузовики, но Эффингу, казалось, все это не мешало. Он спросил меня, свободна ли скамейка, и когда я ответил, что свободна, он велел мне сесть. В тот день он был в темных очках, и, глядя на то, как он обеими руками прижимал к груди заветный саквояж, я подумал, что он выглядит еще нелепее, чем обычно: словно инопланетная птица, увеличенная копия колибри.
— Прежде чем мы начнем, я хочу изложить тебе свой план, — заговорил Эффинг. — Банк не место для разговоров, к тому же мне не хотелось, чтобы дома нас стала подслушивать эта занудная женщина. У тебя, видимо, возникла масса вопросов, и раз ты будешь моим соучастником в этом деле, то пора изложить тебе свой план.
— Я догадался, что рано или поздно вы сделаете это.
— Так вот, молодой человек. Мои дни уже сочтены, и именно поэтому я потратил последние месяцы, чтобы обдумать все детали своего ухода. Я составил завещание, написал некролог, избавился от всего лишнего. И теперь меня тревожит только одно — можешь называть это неоплатным долгом. Так вот, за две недели я все обдумал и пришел к решению. Пятьдесят два года назад, как ты помнишь, я получил мешок с деньгами. Я взял их, приумножил, и этих денег мне хватило на всю жизнь. Теперь же, когда конец уже близок, мне этот мешок денег больше не нужен. И что же мне с ним делать? Единственное более-менее разумное решение — их отдать.
— Отдать? Но кому же вы собираетесь их отдать? Грэшемы мертвы, да деньги и не им принадлежали. Они украли их у совершенно неизвестных вам людей. Да если бы даже вам удалось разузнать, кто они, то, скорее всего, сейчас их тоже уже нет в живых.
— Совершенно верно. Те люди уже умерли, а их наследников не разыщешь. Правильно?
— Я так и сказал.
— Еще ты сказал, что те люди мне неизвестны. Вот подумай-ка над этими словами. Если что и есть в избытке в этом Богом забытом городе, так это люди, которых я не знаю. Ими полны все улицы. Куда ни глянь — обязательно наткнешься на таких. Их вокруг нас миллионы.
— Вы серьезно?
— Ну конечно, серьезно. Я всегда говорю серьезно. Пора бы уже усвоить.
— То есть вы хотите сказать, что мы будем ходить по улицам и раздавать незнакомым людям пятидесятидолларовые купюры? Может получиться скандал. Мы спровоцируем народ, нас разорвут на части.
— Не разорвут, если все делать с умом. Самое главное — иметь хороший план, а он у нас есть. Поверь
