Если это можно назвать боем?
Бред какой-то. Победители несколько раз со злобой стукнули лежащего ногами по корпусу и тоже побежали. Мальчик лежал не двигаясь, Вскоре, из-за угла появился еще один из птенцов стаи. Он подошел, увидел кровь: — Парни! Сюда! Кровь! Убили? Никого. Мальчик кинулся к автомату — благо он был тут же. Вскоре показалось еще несколько ребят. Кто-то убежал совсем.
На этот раз звонок был телефонный. И собака к этому отнеслась спокойно. Привыкла, не лаяла. Ей, что ночь, что ясный день, как писал Твардовский. Телефон — это норма, это жизнь.
— Ну, что за ночь! Не подходи. Впрочем…
— Наверное, больница. Слушаю.
— Не спите, Барсакыч?
— Конечно. С какой стати я буду по ночам спать.
— Барсакыч. В операционную зовут.
— Что там у вас?
— Вадим Андреевич просит. Мальчишку привезли с ножевым ранением. И ушибы, разрывы. Там, вроде, внутри.
— Ну и что? Не справляются?
— Так все ничего. Но чего-то там ему нужно. Точно не знаю.
— Сейчас еду.
Борис Исаакович начал влезать в брюки.
— Что, Борь, ехать надо?
— Угу. И не пойму чего надо. И не спал совсем. Работничек!
— Что за ночь, действительно. То одно то другое.
— А я, разумеется, хочу бегать и скакать. Вадим сегодня. Он человек ответственный. Зря не позовет. Ну, пока.
Это он говорил уже в дверях.
Вообще-то, он любил ездить в машине по пустым улицам. Быстрая езда ему не нравилась. Самый кайф, как он любил говорить, когда плавно катишься по улице, по сторонам смотришь и ничто тебя не гонит вперед. Верней, никто не гонит. А то ведь несутся со всех сторон коллеги по дорожному лету и невольно включаешься в гонку, которая чаще всего не нужна. Но бегущий рядом, сзади, впереди, вокруг коллектив понуждает к общим действиям на одном уровне. Вот сейчас все условия для такой сладостной плавности, да истинная нужда гонит. Зато после операции, если ночью возвращаешься — плыви себе с оглядкой, получай свой кайф. На этот раз, наверное, кончат они поздно. Точнее рано. Не будет смысла ехать домой досыпать.
— Что у вас, ребята?
— Переодевайтесь, Борис Исаакович, мойтесь.
— Уже переоделся. Сейчас… А что у вас?
— Разрыв селезенки. Но это ладно, убрали. А вот полая вена, сквозное ранение. Ее трудно зашить. Неудобно. Пришлось звонить…
— Полая?! Это да…
Борис Исаакович уже мылся. Перед тем, как занять место у стола, он, уже намывшись, в стерильном халате и перчатках, подошел к голове больного.
— Молоденький совсем. Мальчишка. Как они теперь называются? Тинеджеры что ли? Лезут всюду. Бледный какой. Много крови потерял?
Ответа на свой вопрос он и не ждал. И так все ясно. Он занял место и начал работать.
По ходу дела они перебрасывались словами то по делу, то отвлеченно.
Когда главное было сделано и началось спокойное зашивание, Борис Исаакович стал сетовать на сегодняшнюю ночь.
— Какой к черту я оператор — вся ночь идиотская. То хулиганье в домофон дудели, то порядочные люди из операционной.
— Идите, Барсакыч. Мы зашьем сами.
— Смысла домой ехать уже нет.
— А вы у себя в кабинете поспите. А мы разбудим.
— А сколько крови он потерял?
— Много, Борис Исаакович. Надо бы еще подлить, да нету. Со станции, что было привезли, а больше нет.
— А какая группа?
— Третья положительная.
— Моя. Ну, так возьмите немного. Много не дам, — засмеялся. — У невыспавшегося же можно.
— Можно. Но у старого нельзя. В этом плане, по крайней мере, вы в тираж вышли.
— Шутить начали. Нет, так нет. Пошел спать… А то б как Маугли я б ему… Мы одной крови… Нет так нет… Спать, спать хочу.
Днем он подошел к парнишке, который, хотя был и в приличном виде, но все еще находился в реанимации.
Бледный. Но давление держал. Свертываемость нормальная. Мочу давал. В сознании…
В ясном сознании.
— Ну, что, тезка… Тебя, оказывается, также зовут, Борисом. Ну как, оклемался?
— Больно.
— Избили? Подрались?
— Не помню.
— Пьяный что ли был?
— Нет. Гуляли. А как вас называть?
— Я ж говорю Боря. Борис Исаакович.
Мальчик после наркоза, кровопотери, операции, нервного шока — себя, по-видимому, плохо контролировал. Глянул на доктора и отвернулся.
— Иссакыч?!
— Не расстраивайся, дорогой. Мы все равно одной крови. Хм.
Имя у нас одно. Иссакыч потащился из реанимации. А может, ему показалось…
А на дорогах сейчас полно машин. Опять гнать, опять дорожный лёт, спешка, суматоха, суета. Не покатишься плавно, не поглядишь на мир вокруг, не разглядишь сразу, что вокруг творится.
Вежливый
— Значит, доктор, вы должны ей сделать операцию. Ей же больно.
— Да поймите вы — не все, что болит надо оперировать.
— Раз вы не можете ей помочь — значит надо оперировать.
— Вы ж не понимаете в этом — зачем говорить пустое.
— Мне уж больше восьмидесяти и, если моей дочери больно, значит, я требую ей помочь. И вот уже сколько лет ей никто не помогает.
— Ну, нет у нее ничего такого, что требует операции. Ее уже где-то оперировали. И не раз. И не помогли. Операции были напрасны. А вы опять.
— Я не знаю. Ее там оперировали — значит так было надо.
— Может, надо было. Я тоже не знаю — я сам не видел. Но вот выписка из истории болезни, где сказано, что ничего не обнаружено.
— Вы не должны нам отказать… Значит…
— Могу. Что я бандит, когда режут просто так. Могу и отказываю.
— Значит, что у нее?
