мира. Не только беллетристику…
— Вот, вот! То чтиво все. Не серьезно. Не солидно это, Борис Исаакович.
— Что не солидно?
— Ориентироваться на худкнижонки от слова худо.
— Нет, Виталий Савельевич, я читал от слова «художественно». Например, «Ирландские саги». Читали? И оба почему-то рассмеялись. Чему они смеялись? Попивали чаек-кофеек, галетки грызли… Но долго молчать нельзя. Не так уж близки они были. Савелич, как радушный хозяин, должен был, и начал, вернее, продолжил дружескую высокоинтеллектуальную беседу:
— А что, Борис Исаакович, вы во время операции помянули масонов? Что-либо читали на эту тему?
— Не помню. Разве помянул? Зачем?
— Фамилию спросили. Читали?
— Может, и читал. А если помянул, так… не знаю, не помню. Фамилия еврейская. Вот и брякнул, наверное. Не помню, чтоб помянул.
— А что, больной — еврей?
— А кто ж его знает. Я только фамилию и знаю. Привезли по скорой и прямо в операционную. Вызвали — и мы бегом.
— Сейчас все про всех всё заранее знают. Видно, время такое. Журналисты — прямо ни удержу, ни деликатности. В квартиру, в семью, в душу. Ни стыда, ни совести.
— Вы правы. Видно, время такое. У одного общества журналисты личную жизнь обнажают, а в то же время на другом полюсе, партия тоталитарная в душу влезает и взрывает. Адюльтеры — какой был хлеб для парткомов. Помню, как-то меня в парткоме за что-то честили. А я беспартийный. И по глупости, по молодости, сказал им, что нет дела партии до моей частной жизни. Вы бы слышали! Обвал крыши — меньше грохота. «Партии дело есть даже, если гвоздь вы не так или не туда забили у себя в квартире».
Оба опять рассмеялись. На этот раз понятно чему. И не было в этом смехе ностальгической печали по ушедшему. У обоих.
— Но нам-то, Борис Исаакович, плевать на гвозди, а вот национальность, может, и надо знать.
— А что это дает? Какая разница при операции? При травме?
— При травме ничего, но ведь есть болезни характерные для нации.
— Наверное, скорее, для места, чем для нации.
— Почему же? Вот Периодическая болезнь — характерна для армян.
— Но не стопроцентно только для армян.
— Грыж было больше у евреев.
— Это до революции. Делали грыжи себе, чтобы в армию не идти. Тогда была статистика эта только у призывных пунктах. Их и приводит Крымов. Вы ведь оттуда берете эти знания?
— Ну. Оттуда.
— Значит, характерно для места. А если взять сейчас статистику призывных пунктов Израиля? Наверное, цифры будут иными.
— Вот, вот! Вы, Борис Исаакович, сейчас самое то и сказали.
— За свое место и за чужое место — разные действия и чаяния.
— Думаю и призывные пункты сорок первого года отличаются от статистики одиннадцатого, что у Крымова. Место и время… Хм.
Дверь приоткрылась. Просунулась чья-то голова.
— Можно к вам, Виталий Савельевич?
— Подождите. Я позову. — Дверь закрылась. — Там в Израиле собрались евреи, которые отчаялись завладеть миром. Теперь они создают свою страну. Тут уж не до грыж.
— Вы, действительно, считаете, что евреи хотели завладеть всем миром?
— Править. Править миром. Не через силу — через деньги и разрушение устоев. Чужих устоев.
— А зачем, Виталий Савельевич?
— Так призывает их иудейская идеология.
— Что-то в Библии, в Ветхом Завете я ничего такого не заметил.
— В Библии, может, и нет. Надо идти дальше. Надо смотреть в Талмуде.
— А вы читали его, Виталий Савельевич?
— Не достать…
— Почему же? Есть и на русском…
— Я вам скажу, Борис Исаакович, что я, например, делю вашу нацию на евреев и жидов… Есть евреи и есть жиды. Это совсем разное…
— Да перестаньте, Виталий Савельевич! Есть украинцы, а есть хохлы, есть грузины и кацо, англичане — томми, американцы — янки, немцы — боши, китайцы — ходя… Всех же и не вспомнишь. А жиды, и вовсе, всего лишь один из правильных переводов иудея.
— Я ж не формально говорю, а по существу.
— Виталий Савельевич! Я уверен — вы за кем-то повторяете. Это, когда принципиальный антисемит вдруг встречает еврея, у которого, вроде бы, все на месте и ничего плохого найти не получается, то сей антисемит, — явный или подсознательный, не сумев подобрать простой юдофобский ключ, находит выход в делении моей нации на жидов и евреев.
— Да, вы успокойтесь, Борис Исаакович. Еще чайку? А?
— Спасибо. Можно и еще. Я спокоен, Виталий Савельевич. Я эту теорию о жидах и евреях, услышал первый раз в десять лет, перед войной. Да только не понял тогда, о чем даже речь идет. Нет, нет. Без сахара, пожалуйста.
— Масонское движение, потому и всемирное, что еврейское.
— Господи! Да, почему же еврейское? Царь Александр Павлович, что ль тоже еврей?
— Причем тут Александр? Сионизм — это масонское продолжение.
— Да ничего общего, Виталий Савельевич! Сионизм движение за собственное место на земле, хоть маленькое, но свое. За то, чтобы нация была не прослойкой, не исключительной, не избранной, а как все. Нация — как все!
— Вы серьезно что ли, Борис Исаакович?! Сионизм — это олицетворение желания создать Великий Израиль, от края до края, бескрайний Израиль. Покорить тем или иным путем другие народы. Арабы лишь первые. Попытка иным путем сначала была на немцах, потом Россия.
— Это я вас пытаюсь покорить?
— Я и говорю — есть жиды и есть евреи. Жиды — это сионисты.
Дверь распахнулась. Доктор из отделения Виталия Савельевича стоял в дверях боком, словно на бегу:
Витасавлич! Ранение сердца! Прямо в операционную подали. Тяжелый!..
И исчез из дверного проема, словно из кадра каким-то кинотрюком — был человек и нет его. Савелии и Иссакыч бросили свои чашки-бокалы и дружно понеслись вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и, не дожидаясь лифта. Так всегда — когда бежишь, ощущение, что, действительно, торопишься. А стоять, ждать — где же взять такие нервы.
Они одновременно влетели в операционную. Больной лежал на столе. Из раны на груди текла кровь. Рядом лежал большой нож.
Савелич закричал: — Какой идиот вытащил нож! Иссакыч, моемся. Давления нет?
Одеваемся — не моемся. Халат, перчатки! Начинайте наркоз!
— Начали уже.
Больной засыпая, вдруг поглядел на Иссакыча:
— Жиды! Везде жиды. Проклятые…
И смежил вежды, так сказать — это были последние слова перед наркозом.
— Дурак. Пьянь. О Боге хоть подумай, — это были последние слова Савелича перед разрезом.
Оперировали они вдвоем. Удачно. Они вернулись в кабинет. Иссакыч отхлебнул чайку. Савелич пригубил кофейку. Молчат. Самодовольный, удовлетворенный вид. Будто хорошо поели, хорошо день
